Внимание! Начинается голосование за работы участников поэтического конкурса «Попасть в переплёт»
Друзья, библиотека № 35 им. Б. Стукалина сообщает о начале голосования за работы участников  второго поэтического конкурса «Попасть в переплёт», посвящённого столетию Бориса Ивановича Стукалина. В нём приняли участие авторы — состоявшиеся и молодые — из  разных городов и стран, представив на суд профессионального жюри городскую лирику. Победители выбраны, о них чуть позже, а вам предоставляется ответственная и почётная возможность определить победителя номинации «Тебя выбрал Воронеж».
Корпус текстов довольно объемный, но, поверьте, каждый из них хорош, и хотя авторы писали о своих городах, невыразимо приятно, что в конкурсе участвовали и наши земляки.
Итак, с 15 по 30 июня на официальном сайте МБУК «ЦБС» http://www.libvrn.ru/ Воронеж выбирает стихи! Поддержите участников, выберите лучшего и просто получите удовольствие от прекрасной поэзии!

1. aequans

ПЕРЕЕЗД
Покидаю квартиру, меняется адрес
а на улице снов пыльный коридор.
Здесь пространства не шире, стерплю и понравлюсь
пустоте. Приготовь мне предлог любой

продержаться подольше оставленным всеми,
босиком дотемна гладящим кота.
Зазвенит колокольчик из гущи растений,
и качнутся дома – ночь не так чиста.

Сберегай эти тени, рисуй эти звёзды,
забывая о том, что ещё два дня –
и оставшейся цели достигнуть так просто,
как билет на метро взять не для меня.

Испаряются воска следы на нефрите,
магистраль перейду, новый манекен.
На площадке подросток смеётся забытый,
оставляя беду близкому «затем».

2. bunnyinthegardn

БОРГЕЗЕ
Если все дороги ведут до Рима
через горы, моря, долины,
то, куда ни глянь — всё сады Боргезе
отдают поклоны, шелестят «benvenuto».
Подождёшь минуту и уже, как будто,
не луной луна катит вниз помпезно —
золотой кусок: пармезан в разрезе.
Сыплет крошки в Кьянти венозное…

Скрупулёзное
состояние —
не по возрасту всей философии,
не по силам фантазии даже.
Воздух влажен — в груди напряжение.
Держат пинии небо осеннее
над зонтами раскрытыми — капает
понедельник фальшивыми «здравствуйте»
словно масло оливы — тягуче
в чашу утра — до крайнего сучье,
в чашу кофе — с корицей, без сахара
и, как следствие — в чашу терпения.

Ходит мнение голыми стопами
царской почестью, римскими тропами
виноградной походкой… под сыром.

Очень сыро,
по-дьявольски, сыро!..

— будто каждый рассвет понедельника
собирает с углов по отшельнику
и ведёт, и доводит любезно
до истерик — читать: «до Боргезе» —
трижды сплюнув, крестясь или чмокаясь,
либо чокнувшись, либо не чокаясь.

3. Folin D

ХИРОСИМСКИЕ ТЕНИ
мягкие волны Оты глотают сны
рады добыче. знают – не отберут

Хиросима сегодня встречает пять тысяч утр
/одновре́менно/
с западной стороны

и рождаются тени...

берутся за руки
стоят по двое
пьют гранит

скользкая память гудит себе да гудит
в связующих неизвестности проводах
и снова...
снова стелется пепельными следами
между прошлыми нами
и настоящими
ненастоящими

как изящно тени легли на стены
живописью бесповоротности
красками странной плотности
запечатлились секунды страсти
те самые где ладоней
тепло потеряло власть
/стенам не до тепла/

...и остывает рука
в другой руке

но тени... тени...    тени тревожатся
их нелепая кожица
шелушится кукожится
покрывается трещинами
наполняет собой слова
неотвратимой и страшной вести
а где-то музейно-тесно повторяются волнами Оты
погибшие прежде сны

н̶е̶ ̶з̶а̶б̶ы̶т̶ь̶ ̶
н̶е̶ ̶в̶ы̶н̶е̶с̶т̶и̶

_ _ _

пустое не пустота а...  

тени

в них замирают календари
но пробуждается время

4. Geila

ГОРОДА
свет рождает похожий свет
строит город из красок солнца
и рисуется силуэт
на свечах
но он распадётся

выгорается воск
темны
отголоски свечного пепла
не черны но и не белы
словно вечер у моря
пена

никогда не молчит вода
создаёт облакам престолы
возрождаются города
атеистам и богословам

в них живут размешав тона
рассыпая повсюду пепел
ночь —  для первых
вторым  — луна
светлый день —  неизвестным
третьим

5. JoRaw

ГОРОД ГРЕХА
Городок. Скукотища. Бетонной каймой отороченный,
разметался в заплатах-проулках убогий наряд —
весь изгваздан в грязи. Перегар… нищета… одиночество…
Синь небес ищет в лужах бесцветных затравленный взгляд.

Матерятся лениво клаксоны… Жуки краснобокие
из своих водовозо-навозных поливочных жвал
метят слизью большак, где сбивают копыта двуногие,
словно шахматный конь, атакуя лоскутный асфальт.

В серокаменном хламе снуют обречённо несчастные,
чьи мечты улететь воплотились, увы, не у них…
лишь нужник в татуаже-граффи́ти с небесною краскою
обрядился в ковёр-самолёт из утерянных книг.

Хаос нор в лабиринтах дворов отдаёт безнадёгою,
взор скользит по уродству, врезаясь в клише срамоты…
Жрут и ждут —  верный способ рехнуться —  судьбой осуждённые
к одинокой тарелке, глухие друг к другу кроты.

Здесь за каждым углом прячет каверзный лик происшествие,
выжигая на лицах прохожих тревоги тавро,
напустив в зоопарк человечий зверья… людоедствуя…
в близнецов обращая досель непохожих сирот.

Ночь воняет копеечным блудом и низменной похотью,
на толпу обывателей не перепало души…
Этот город греха не сровняешь с землёй кабысдохами,
но хотя бы… покрасить дома и сменить витражи!

6. Kaibē

ВЕСЕННЯЯ КОСМОГОНИЯ
На фарфоровом небосводе — чёрное звёздное крошево.
Пустота настаёт, когда закончилось всё хорошее:
смешные цветные бумажки, время, тепло, еда...
Но боги знают: если как следует подождать
и попросить у Высшего Разума ума для своих питомцев —
всё, словно по волшебству, вернётся.
А пока — на кухне хлопают ладони шкафов,
за стеклом колдует апрель,
ветер гладит едва народившуюся листву,
разгоняет тучное стадо, меча бирюзовые стрелы.
Сумрачно-грозовое становится сливочно-белым,
в рваные щели врывается солнце,
пляшет по пластику, резным лепесткам плюмерии,
будит эхом Большого Взрыва ленивую кляксу протоматерии.

Бух!
Вселенная расширяется,
в горячем газовом облаке рождаются две планеты:
сонная зелень, в косматом космосе запутались крошки света.
Кошка смотрит в окно, улыбаясь подобно Будде.
Покорные взмаху её ресниц,
на подоконник садятся голуби, спешат к остановке люди,
выходя в весеннюю невесомость из надёжного дома:
нырнуть в пустое чрево маршрутки,
исчезнуть с горизонта событий,
вернуться с горой пакетов и кормом —
снова дешёвый «Вискас», нет этим двуногим веры!
Кошка плывёт к двери,
волоча за собой надкушенный край ноосферы —
великая госпожа мягких диванов и полных мисок.

В замке возникают ключи,
звенят пригоршней бозонов Хиггса,
люди заходят, бросают пакеты,
треплют любовно уложенный мех руками.
Вселенная до краёв наполняется смыслом,
пустота отступает,
скуля, забирается под фундамент,
сворачивается клубком в железных корнях высотки.
Панельный ламповый микрокосм из ангельской неги соткан.
Энтропия посрамлена.
Её высочество дремлет на блудном джинсовом ложе.
Тарелка с горой полна,
чайник свистит торжественный гимн пирожным,
над первым фонарным бутоном, шалея от счастья,
жужжит луна.

7. Khelga

ЧАЙДАНЛЫК
ребрышки лестниц сотни раз пересчитаны
поодаль от йода пахнет юными пихтами
старыми книгами, панцирями гранатовыми
в маленькой чайной, в сумраке ёмком и матовом
щуплый морщинистый турок с затейливым носом ахматовой
глава чайданлыков, куратор роз и шалфеев
завидев последних туристов, тёмным лицом светлеет
демлик принимает заварку, лукум фруктово пестрит
дело не в лирах, не в долларах, дело в поговорить
и старик говорит
спешит, тараторит, мешая русский с английским
о ценах, о цензах, о том, что зима бессовестно близко
о море, хрустальном и синем, но стылом даже в аланье
о мире
войне
об аллахе
аллах любит всех: отельеров, айтишников, дворников, клерков, бродяг в прорехах рванья
старик горячится — но я
но я утверждаю: моя земля не-ру-си... не-ре-си-но-ва-я
и льёт в стаканы рубиновое
и смущённо трёт переносицу
к вам, госпожа, не относится
славный у вас сынок: глаза — цветы жакаранды, пальчики — крылья стрекозьи
сколько ему?
восемь?
а зовут его? ко-ля? ни-коль-енька?
туристы, прощаясь, встают из-за шаткого столика
щедрый старик дарит мальчику
в маечке
цвета листвы
коробку тахинной халвы
сувенирный блокнот в матерчатом переплёте
и механический вертолётик
дёрнешь рычаг — вертолётик взмывает к закатным шафрановым крышам
выше
и выше
и выше
и русый ребёнок уходит по лестнице выше
и выше
ма, я лечу, улетаю, попробуй поймай меня, ма
и наступает зима

8. Kарыч

ДУРА
кончились праздники
а с ними и одиночество не так азартно кусает за пятки
забирается всё выше выше
пробирается глубже глубже
за окном зима
одинокая кухня
женщина одинокая
неизвестная художница
Татьяна А.

погода сегодня хорошая вот бы всю зиму так...

сыплет и сыплет с неба пером гусиным
вроде бы вышла только до магазина
хлеба купить да чего-нибудь для кота...

час пауков-снегопрядов и снежных сов
брачные игры у них в январе в разгаре
деву студёную катит на снежном шаре
Пабло Пика́ссо а может быть Пикассо́...

дура ты Танька всё то же из года в год...

день проходила по городу бледным мимом
зимняя сказка привычно проходит мимо
вечер кофейник пыхтит засыпает кот

дура ты Танька за тридцать а всё одна
дура набитая чистым пушистым снегом
это с тебя ведь когда-то писал Дейнека…

дура набитая

девочка у окна...

9. Lara

ГОРОДСКОЕ ВЕСЕННЕЕ
Весна салютует фонтанами брызг,
Летящими из -под авто,
И слышен прохожих заливистый визг,
Как раз обновивших пальто.

Орнамент сосулек с карнизов домов,
Свисая резной бахромой,
Мишень выбирает средь  сотен голов,
Капелью звеня заводной.

В просевших сугробах бутылочный бой
Огнем изумрудным горит,
Сограждан культуру являя собой,
В пейзаж привнося колорит...

И что- то чирикает в небе с утра,
И даль горизонта ясна...
И хочется радостно крикнуть : «Ура!
Ну вот! Наконец- то, весна!»

10. Lee Brissa

ТРАМПЛИН
День по колени врос
в серо-асфальто-болотное –
считываю силуэты с уличных плащаниц.
Шаг на карниз-трамплин
/в мыслях, бесповоротно/
и по кривой дуге – вниз,
до упора вниз.

С детства летать мечта
/маленький глупый страус/ –
только в ногах вся прыть,
в крыльях же силы нет…
Кружатся над землей
души пернатых парно –
если набрать разгон
может смогу вослед
той, что одна парит
не выбирая пары…

Странная чехарда
офисного планктона.
Я не хотел как все
и от людей отвык,
прячась меж детских снов,
радужных и знакомых…
А на поверку – вот:
не состоялась жизнь.

Перья нелётных крыл
вырваны для забавы
на веера-щиты ласковых дьяволиц.
Тонет паскудный день
за остановкой ржавой…

Меркнут Её черты
в море случайных лиц…

Искры по проводам,
еле ползёт рогатый.
Мелкий, смешной пацан
жамкает мандарин…

Близится Новый год –
скорбный набат курантов.
Близится тишина…
Шаг на карниз-трамплин.

11. LF

ЗА КАМЕННЫМ СТРОЕМ ВЫСОТОК...
За каменным строем высоток,
где гаснут большие огни,
мне видится смутное что-то
в холодные  зимние дни.

Засыпано снегом безмолвным,
широкое поле лежит,
и лыжник, рейсфедером словно,
выводит на нем чертежи.

То вправо прямую прочертит,
То влево заложит дугу,
как будто не ангелы – черти
вселились в него на бегу;

а где-то у самой у кромки –
рекой – горизонта черта;
и слышится колокол громкий,
и нет через реку моста.

12. long

ОСТРОВЕРХИЕ КРЫШИ ГОРОДА
Посмотрел, усмехнулся в бороду –
вечер, словно смола тягуч.
Островерхие крыши города
отражают закатный луч.
Окна в сумерках кошкой жмурятся,
ветер ниткою вдет в иглу,
разбежались кривые улицы,
словно трещины по стеклу.
Площадь, ратуша – всё ухоженно,
церковь высится в стороне.
Словно тени снуют прохожие,
сквозь отверстие в тишине
еле слышно подковы цокают,
пробивается шум с реки...
«Славный город, дома высокие.
Вон, как вьются из труб дымки.
Говорят, что народ здесь издавна
что вязал, то не смог связать.
Ждут того, кто спасёт и вызволит,
кто откроет им всем глаза.
Тот, кто скажет им слово меткое,
в этот город войдёт, как царь.
Закричат и замашут ветками,
зажигая свои сердца».

Ночью улицы стали ровными,
словно кто-то подвёл черту.
Островерхие крыши вздрогнули,
отодвинувшись в темноту.
Звёзды небо дробили гранями,
часовой у ворот дремал...
Этой ночью под видом странника
в славный город вошла чума.

13. Maksanya

НЕРВНО И НЕМНОЖКО СКРИПКА
Я брожу по тебе
Незнакомыми тропами.
Заблуждаюсь,
Блужу,
Забираясь в тайные переулки,
Застревая в тупиках.
Узнаю́,
Радуюсь,
Живу.
Мы как будто знакомы три тысячи лет,
А не три весны.

Ты забрасываешь меня листьями,
Обрывками стихов и нот.
Сбиваешь с ног муссоном идей,
Заливаешь за шиворот эмоции.
Подкидываешь... в небо.

Почему-то я доверяю тебе,
Хотя никогда не видела, не слышала, не...
Можно подумать, что тебя нет в природе.
Нет на карте.
Ты — иллюзия.
Предположим, я всë придумала.

Придумала,
Как звенят колокольчиками шапочки твоих жителей,
Как ты укачиваешь усталых бузотëров волной морской,
Как скрипишь драндулетами.
От тебя разлетаются брызги смеха и пути следования поездов,
Теряются в объятиях улиц.

Ты — существуешь.
Настоящий.
Изумрудный.
Хочется быть в тебе,
Провожать закат,
Кидать в волны взгляд и ракушки.
Я пытаюсь представить вместо тебя другого и не могу.
Ты — есть.
Разбудивший настоящее, спящее, нерождённое.

Нарезаю круги
Перочинным ножом
И думаю о том, что
Подарки бывают разные
И даже поздние,
Но не опоздавшие.
Рождëнные в четверг.

Tu es.

14. Shifer

НОЧНОЕ
на исповедь к ночному фонарю
спешу опять.

немодная религия.

по пробочке, по стопочке, по рю...
с ним выпиваю горьким забулдыгою
пустое одиночество своё.
до донышка, до донышка, до края...

не лезет больше.

битый грязный лёд
подошвой, не жалея, растираю.

когда-то было лето?
благодать.
грозой июльской небо тяжелело,
реки несла неспешная вода
прохладой опожаренное тело.
ломился ливень тёмною стеной:
вскипала туча роповкой огромной.
бежали мы, промокшие, домой –
ведь так тепло и так надёжно дома...

но холод улиц ближе оттого,
что нечего терять с пропащим годом,
давно, поддатый еженощный гость,
сражаясь не на равных с гололёдом,
на исповедь хожу, –
не сквер, а храм! –
за жизнь поговорить.
с креплёной белой сидится проще.
стопочки раздам
скамейке, урне…

небо посветлело.

на дне бутылки недосыпа муть
и монологов тысячи в запасе.

втащить бы неизвестному тому,
кто поутру фонарь-дружище гасит!

15. sky line

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ
улицы в честь
ржой грызёт номера
небо цвета забора стены забора

богу ли весть
должно ли умирать
в праздничном брюхе набитого снегом города

можно ли мне
камнем в твоей стене
флойдовской буквицей в сказке родного края

цепью огней
тенью ещё длинней
дом улица дом пытается маятник

к белой мечте
царства public domain
без атрибуций юстиций контроля версий

мирно сжечь тех
этих собрать в дольмен
в школу дитё в хвост волосню до пенсии

ждать не дождать
щупать во рту наждак
будет весна дерьмо и чайки слетятся

огнь блуждай
всё что сгорит рождай
белое рождество смерть не считается

16. Александр Бикоз

ПРОСЛОЙКА
Горячий кофе. Свет иного дня.
Прослойка масла между двух печений.
Одежда в кандалы зовёт меня
Прослойкой между близостью общений.

Пересеку, как прежде, этот день,
Болтаясь солнцем меж зимой и летом.
Мой старый дом под вечер даст мне тень
Прослойкой между слякотью и пледом.

Свечой печальной провожу зарю —
Небесною прослойкою земною.
И о любви с тобой поговорю
Как о прослойке меж тобой и мною.

Но завершит экскурсию душа.
И Старый Гид сослепу не заметит,
Как скроется под траву не дыша
Прослойка между миром тем и этим.

17. Александр Гентуш

ГОРОДОК НЕБОЛЬШОЙ
Городок небольшой... 
Жаркий полдень и птиц перекличка,
Неглубокая тихая речка и берег лесной.
На любой выходной
Я поеду туда в электричке,
И друзей приглашаю однажды поехать со мной.

Я поеду туда,
Где мой дом под березовым пологом,
Где всегда одаряет теплом молодая весна,
Где у яблонь цветы
Розовеют дурманящим облаком,
Где встречает меня моё детство в коротких штанах.

Я босой и хмельной
Здесь от чистого неба и солнца,
И душевная тяжесть уходит в небесную ширь...
Городок небольшой...
Переулок у дальней околицы...
А когда-то казалось, что это огромный весь мир.

18. Алёна Пух

КТО ПЕРВЫЙ?
гул.
бормотание, кашель, жужжание...
если бы знать заранее
про чёртов шум от рассвета и до рассвета,
никогда бы не въехал в это
осиное гнездо стопятьсотого левела.
риелтор что-то там блеяла
про детскую площадку и парковку...
заманила, как осла морковкой,
а зачем они мне?
ни машины, ни детей (ой, вэй) —
лишь тоска по тишине.

идиот —
в сухом остатке — ипотека, долг за ремонт
и квартира, куда не хочется возвращаться,
полная звуковых вибраций.

по утрам толпа у лифта напоминает очередь в мавзолей —
человеки всех сортов и мастей
торопятся, злятся, галдят
опять
создавая голосовыми связками шумовые эффекты —
эх ты.
в подъезде.
все вместе.

через неделю понял, что ненавижу звуки,
разбил телевизор (дурак безрукий),
выключил холодильник (гудел, зараза,
фырчал и трясся).

дома теперь стерильное беззвучие
было бы,
но соседи постылые
кричат, стонут, поют, стучат и сверлят сутки напролёт —
лютый сброд.
пробовал беруши —
от них только хуже.

почти год не сплю, не ем —
не глух, но нем.

завтра пойду получать разрешение на оружие...

ну же,
кто первый хлопнет дверью?

19. Алесько Андрей

ТАКОЙ СНЕЖИЩЕ В ГОРОДЕ...
Такой снежище в городе, что след
не держит форму дольше перекура.
И сумерек размытый фиолет
теряет суть. Четверг оштукатурен
по самый купмол сбрендившей весны.
Всё злей сюжеты мартовского пранка.
И в городе, ослепшем без луны,
не различить ни время, ни пространство.
В большом снегу такая пустота,
что едет крышей коллективный разум.
И кажется - земная суета
вступает в заключительную фазу.

Сочится муть из-под фонарных век.
В моменте тот, кто вроде носит Prada...
И курит одиноко человек,
от мира отделённый снегопадом.

20. Андрей Адамов

ШИНЕЛЬ
вьюжит, вьюжит нервной стужей, намело среди весны
голос мой совсем простужен, а каналы и мосты
дрожь зимы во льды сковала, расплескала, разметав
рукава дурных туманов по дворам да по долам

от домов косые тени вдоль поребриков лежат
словно скользкие ступени в холодеющий закат
чёрный пёс бежит, хромая, по булыжной мостовой
глыба красного трамвая режет воздух за спиной

вороньё кричать устало, мёрзнет в проруби вода
от московского вокзала нет билетов в «никуда»
я опять хандрю и кисну, ненавижу и люблю
этот город, полный смыслов и сплошного дежавю

вновь «чернил налить и плакать» просит пьяница душа
поэтическая слякоть только в книгах хороша
и, сощурив глаз стеклянный, стелет в сумерках апрель
на семи ветрах бурьяном петербуржскую шинель...

21. Антонов Геннадий

ПРЕДЗИМЬЕ. РЕГГИ
городское небритое грязно-осеннее регги
в настроенье нахохленным улицам роль и игра
дирижёром отнюдь не французский маэстро легран
но и не потерявший работу булгаковский регент
происходит публичное действо народно-трамвайно
от его обнажённости запросто и онеметь
и оглохнуть октябрьски не слыша натужную медь
выдувают которую лабухи мёрзлые крайне
грубых ветров наждак наточил по-цирюльничьи бритву
плеши выбрил парадные он у угрюмых торжеств

внутрь трубы водосточной втекает предзимняя жесть
и готовится музыка стыть как строительный битум...

22. Бахтинов Вячеслав

ЗДЕСЬ ЗИМОЮ УЛИЦЫ ХОРОШЕЮТ
Сигарета тлеет, дымок струится.
Ты глядишь в окно, и тебе не спится,
за окном снежинки роятся, кружат.
Ты откроешь пиво, наполнишь кружку,
оторвёшь плавник от сушёной воблы,
и опять в окно наблюдаешь в оба:
вот вдали красуются новостройки,
вот бомжи копаются на помойке,
вот идёт прохожий походкой шаткой,
на него сердитая лает шавка,
в подворотне пьяно орут подростки,
у подъезда света горит полоска,
рукавицы чьи-то лежат на лавке,
кот брезгливо в снег опускает лапки,
на часах пробило двенадцать — полночь,
вот к кому-то скорая едет помощь.
Заскрипят в подъезде протяжно двери —
про себя помолишься, чтоб успели...
А снежинки кружатся, к стёклам липнут,
укрывают кроны на старых липах.
И фонарь сгибает лебяжью шею,
здесь зимою улицы хорошеют.

23. Бондарев Алексей

АДЛЕРСКИЕ ЗАРИСОВКИ
Мой старый товарищ и, в тайне надеюсь, что друг,
Тебя не сумеют продуть среднерусские вьюги.
Зигзаги земных путешествий смыкаются в круг,
И я убегаю в спасительный город на юге.

Не виделись долго. Я вижу, ты быстро растёшь.
Что ждёт за вокзальной вертушкой меня – рай ли, ад ли?
И пусть на перроне встречает неласковый дождь,
Привет тебе, мой многоликий и суетный Адлер.

Свирепствуют цены в такси – им что март, что июль.
Клиентов сегодня немного, сезон-то не пляжный.
Но тратится в тирах запас пневматических пуль,
И мчат виртуальные горки туристов отважных.

Холодное море зовёт голосами сирен.
И вот уже берег. Всё ближе рокочет громада.
Стихия воды, почему так прекрасен твой плен?
Есть вещи, которые нам понимать и не надо.

А надо шагнуть им навстречу и сердце раскрыть,
Забыть обо всём, раствориться в курортном безделье
И видеть, как солнечных лучиков тонкая нить
Пирог из седых облаков на кусочки разделит.

Голодные чайки у берега страстно галдят.
Бездомные псы по-хозяйски обжились на пляже.
Им нужно гонять голубей. Это древний обряд.
И люди такой кутерьмой наслаждаются даже.

У кромки прибоя одни погружаются в пуф,
Другие в качелях колышут любимые тушки.
А птицы толпятся, играя «Мистерию-буфф».
Какие-то добрые люди им крошат горбушки.

«Невкусная точка» и с ней царь горы KFC –
Спасибо за то, что вы есть, близнецы-конкуренты.
Спасибо за пищу доступную. Гой вам еси.
В случайной кафешке так сытно покушаешь хрен ты.

Где пёстрые флаги трепещут на колком ветру,
Где ступишь два шага, и ты за границей России,
В магическом круге гиганты былой Сочи.ру.
Бюджет в триллионы, зато по-имперски красиво.

Парк южных культур – перекрестие стран и времён.
Как Брюсов-мечтатель, брожу по лесам криптомерий.
В бамбуке таюсь звероловом из диких племён.
Магнолии цвет – будто в рай приоткрытые двери.

Виднеются снежные горы в туманной дали.
Весь мир где-то там, за хребтами Большого Кавказа.
Закат в кровяных облаках, словно грёзы Дали.
Он жаждет талантливой кисти и зоркого глаза.

Мой старый товарищ и, в тайне надеюсь, что друг,
Спасибо тебе за кусочек недолгого счастья.
И море, как дань, принимает монету из рук,
Чтоб снова и снова я мог в этот край возвращаться.

По рельсам везёт меня в ночь полусонный вагон,
Колёса стучат, льётся свет утомлённо-неброский,
Размеренно за перегоном бежит перегон,
С обложки печально глядит недочитанный Бродский.

24. Быстров Александр

СОЛЬ
Недописавшим
Недопевшим
Под покрывалом степей, бахромой лесов,
Под строчкой улиц и лентой речного льда,
В недрах земли изначальная дремлет соль
И сквозь кору пробивается иногда.

Где появляется, соль оставляет след,
В снежной Карелии, Вологде полевой,
Ходит по узкой тропинке горы Пикет
И по широкой Пресненской мостовой.

Едет на валенках соль в сорок пятый год,
Лодку себе мастерит до ночной звезды,
Горькие ягоды красной калины рвёт,
Хлещет коней, что не слушаются узды.

Лишь бы допеть, дописать и простить вину
В том, что навечно останешься молодым.
Самое малое деревце ждёт весну,
Чтобы цвести, зеленеть и дарить плоды.

Только, не в силах вырваться из февраля,
Закоченевший стоит и редеет сад.
Соль неохотно свою отдаёт земля.
И забирает назад,

Под покрывала степей, бахрому лесов,
Под строчки улиц и ленты речного льда...

25. Вахтин Михаил

СОЛНЦЕ
Полдень. Зной. Воздух пылен и жгуч.
Все вокруг на себя не похожи.
Как пирографом, солнечный луч
Мне клеймо выжигает на коже.

Лупит, словно Мохаммед Али,
Тепловыми ударами Цельсий,
Чтобы сотни из нас не смогли
Дотянуть до обещанных пенсий.

Поднимается солнце в зенит,
Надевая наш город на вертел,
Вновь три месяца нам предстоит
Репетировать жизнь после смерти,

Изнутри и снаружи горя,
Проклинать беспощадное пекло,
Как спасения, ждать сентября,
Чтоб восстать, будто Феникс из пепла,

Матом крыть в раскаленных авто,
Из-за пробок приросших к дорогам.
Видно, мстит людям солнце за то,
Что для них перестало быть богом.

26. Верис Дана

МИМОЛЁТНОСТИ
У ранневесенних ветров особая власть —
непокой и предчувствия
селятся в невесомых перьях
призрачных крыльев.

Неуёмные скитальцы сперва разлетаются по лесам.
Там впитывают влагу
и пряный земляной дух
первых проталин,
суетливо шебуршат в ветвях, недавно сбросивших снежные муфты.
Вскоре растревоженные деревья
начинают сердито гомонить,
и возмутители порядка отправляются в города.

Неприкаянно бродят меж каменных стен,
иногда срываясь в стремительное пике,
вращая в спиральном танце
комочки случайно подобранных у бордюра
фантиков и трамвайных билетов.

А когда дуновение,
наполненное принесёнными из чащобы запахами,
внезапно достигает
чутких ноздрей подменышей,
те вдруг остро ощущают,
как тесны клетки квартир
и офисных кабинетов.

Давно прижившиеся среди асфальта,
зеркальных витрин,
обжигающего холодом железа
и мёртвой древесины,
позабывшие, как мягки мхи,
нежна листва
и ароматны цветы под холмами,
они в маете распускают узлы галстуков,
расстёгивают верхние пуговицы рубашек,
выходят на улицу,
чтобы окунуться в сомнительную свежесть окрестных парков и скверов.

Думают: «К чертям всё! Срочно к морю —
слушать крики чаек и глазеть на волны, пятнающие пеной гальку.
Или в горы — там пещеры, ведущие вглубь земли,
к неподвижной, маслянисто мерцающей глади озёр,
никогда не видевших света».

Поднимают лица навстречу скудному теплу полуденного солнца…
и возвращаются на этажи мимо стекла и металла —
а в отражениях мелькнут
то заострённое ухо,
то кончик витого рога,
то кожистое крыло.
«Да ну, — решают, — чушь какая!
Мало ли что привидится накануне квартального отчёта».

27. Виктория Беркович

#ПРИШЛАВЕСНА
В Питер пришла весна, небо живот втянуло,
солнце (дурацкий смайл)  высунуло язык,
лижет макушку… нет, тычет в затылок дулом…
В ухе играет Muse – лучшая из музы́к.

Прёт из земли трава, бодро щебечут птушки,
вскрылись аорты рек, стаяли все снега.
В эту весну войти чучелом, либо тушкой,
Крезом ли, побирушкой… только себе не лгать,

что перспектив полно, что на пороге лето,
будто построен флот, и Ланцелот за нас…
Пара неловких фраз брешь пробивает где-то
в стройном ряду клише, тут же за парафраз

выданных на гора и возведённых в степень…
Множу её на ноль, чтоб не сойти с ума.
Травень, отдав концы, перетекает в серпень,
и за полгода до… машет рукой зима.

28. ВикторияСевер

УТОЧКИ
Там детский сад мой круглосуточный,
на ужин пшёнка и компот.
А ночью смотришь – в небе уточки
шагают к озеру тропой.
Переливается чернильница
бессонной ночи через край.
И, словно пшёнка, звёзды сыпятся,
но, сколько уток ни считай,
не засыпаешь. Время тянется.
Сползает с неба чернота
на пёстрый луг пододеяльника
с лазурным вырезом пруда.
Шагают байковые уточки.
И кто-то там не спит вдали,
в саду небесном круглосуточном,
считает уточек моих.

29. Влад Южаков

БРЕМЯ БОГА
Кошка смотрит кино из окна (не хватает попкорна).
Стёкла в створчатых рамах — граница её бытия.
Кошкин космос, что был от рождения принят покорно —
Корм, вода, подоконник, лоток и Господь (это я).

Я — её абсолют, символ вечности, альфа с омегой,
Неизбывный источник уюта, еды и тепла.
И в кошачьих глазах нет сильнее меня человека,
Что идёт по Вселенной, творя неземные дела.

Жаль, что это не так. Что живу от зарплаты к зарплате,
Временами не зная, что завтра собрать на обед.
Ограниченный жизнью мужчина в махровом халате
Не способен спасти этот мир от несчастий и бед.

Я хотел бы спросить у того, кто сквозь тучи устало
Смотрит сверху на нас, так зависимых от ерунды:
Неужели ты тоже на небе живёшь как попало
И косарь у соседа желаешь занять до среды?

Неужели уверенность, та, что ещё не растратил —
В том, что ты всемогущ и невинных спасёшь от огня —
Лишь кошачья наивность? И в мире, что прост и понятен,
Ты готов для чудесных поступков не больше меня?

А верёвочка вьётся... Однажды порвётся, где тонко.
Я иду в магазин, зажимая косарь в кулаке.
Я давно бы предстал перед собственным богом, да только
Кошку надо кормить. И менять наполнитель в лотке.
Не уникален

30. Владимир Вэ

ВСЁ НЕ ЗРЯ
Я смотрел, как выпускают лебедей
в отражение двух куполов в воде
маленького пруда возле храма.
Два подранка заскользили неспеша –
так ребёнок вымеряет первый шаг –
осторожно, робко, филигранно.

Было видно, как стекает первый шок
в водоём, слегка поросший камышом.
А через мгновение изысканно
крылья вскрыли беспокойный малахит
и взметнулись, белопенны и легки,
разбросав серебрянные брызги.

Рядом девочка – юла и егоза,
жадно впитывала в карие глаза
длинношеих совершенств соседство.
Значит всё не зря, и капелька добра,
пара лебедей и эти пруд и храм
отразятся в девочкином сердце.

31. Г

LA GUERRE ET LA PAIX, ИЛИ ОТ СТИХОВ В ПРОЗУ
В году
дветысячидвадцатькаком-то
от Рождества Христова,
человек в толстовке, похожий на Льва Толстого,
выходит  и́з дому на улицу имени двух гоминид,
внутри и снаружи слоганом: «джаст ду ит».

Он переходит дорогу и попадает в парк,
заглядывает в кафе с названием «Жанна д'Арк»,
садится у стойки. Бармен (улыбаясь): «любой каприз…»
Человек тычет пальцем в меню: «Миндальный кумыс  ми, плиз».
Получает напиток, оплачивает, и пьёт.
И, посреди бокала: «Любезный, добавьте, пожалуйста, лёд». 
Допивает.
Выходит. Видит рекламный плакат.
За плакатом (чуть далее) тот же плакат, плакат…

Отсюда он делает вывод: интеллигенты более не нужны,
ни в общем контексте, ни в данном месте, ни в целом, для всей страны.
Человек вдыхает…

…и…

продолжает  прогулку сквозь парк;
происходящее мимо напоминает ему бардак.
Навстречу – крестьяне, цыгане, дворяне,
медведь, Сократ,
Пелевин, Гагарин, опять же: “Пелевин и Лимонад“. 
И тут начинается ярмарка: ливень, сиеста, слиянье небес и сфер.
Красотки, не очень красотки, совсем не красотки.
Иисус.
Агасфер…

Возвращаюсь в себя, и передо мной стена.
На стене запретное слово (из пяти букв), последняя – «а».
Зубами сжимаю гамбургер со следами укусов–ран.

Прихожу к решению написать роман.

32. Гера Си

МУМИ-ДОЛ
На самом деле я маленький муми-тролль.
Самый несчастный и одинокий самый.
Каждые будни покорно плетусь к метро,
а по субботам гощу у моей муми-мамы.  

Снова среда  —  до субботы ещё далеко.
Шуршу из последних. Стараюсь не быть упрямым.
Глотаю тоску не разжёвывая, целиком.
А в Муми-доле скучает по мне муми-мама.  

Эту долину на глобусе не найдёшь,
её география  —  хрупкие параллели,
что тянет и тянет в окне горемыка-дождь
и сердце моё на неравные части делит.  

О муми, о мама, к тебе тороплюсь опять.
И все напасти такими становятся мелкими,
стоит тебе из сумки своей достать
платок носовой и клубничную карамельку.  

И век не совсем уныл и не слишком долог,
уютнее жить под шумок аритмичных морзе,
зная, что обнимающая Муми-дол
река никогда не иссякнет и не замёрзнет.

33. Гольцов Виктор

ПИТЕРСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП
Петербургские дворцы,
эпатажа образцы,
экипажи под уздцы.

Петербургские дворы,
коммунальные миры,
под одеждой топоры.

Петербургский чёрный ход,
от амбре до нечистот,
от коллекторов спасёт.

Петербургские кафе,
офицеры в галифе,
проститутки подшофе.

Петербургские дожди,
без плаща не выходи.
Командир или бандит?

Петербургские мосты
разевают к небу рты,
корабли ползут впритык.

Петербургская страда,
валит корюшка сюда,
не попробуешь — беда!

Петербургское метро,
телефонами вперёд
из вагона прёт народ.

Петербуржские слова:
двух поребриков канва,
у парадного  два льва.

Петербуржский лейтмотив —
с москвичом не по пути,
мы столица во плоти.

34. Гонохов Игорь

РОДНЫЕ НЕЗНАКОМЦЫ
Женщина в бежевом дождевике.
Девушка в чёрном пальто.
Эта с пакетами, та налегке.
Дождик. Октябрь. Потоп.
Жёлтая пробка крутилась в воде.
Спичка плыла по делам.
Странно, что встреча обычных людей
в ступор меня вогнала.
Поздний октябрь, ручьи, выходной...
Что-то пытаюсь понять.
Мир поменялся, теперь он иной.
Кто мне жена, а кто мать?
Явственно помню: пакеты в руке,
желтая пробка, поток.
Женщина в бежевом дождевике.
Девушка в чёрном пальто.
Сам подгоняю себя – говори!
Не успеваю спросить.
Девушка мимо процокала ритм.
Женщина села в такси.
Дальше, за пробкой и спичкой пошёл.
(Грязь под ногами и слизь).
Долго... но вырулил я хорошо,
с точностью – в прежнюю жизнь.
Дома. С родными на кухне сижу:
рыба, маслины, лимон.
Здесь так привычно, сервиз, абажур...
Кажется, прошлое – сон.
Нас развело, как теченьем в реке
и не найти ни за что
женщину в бежевом дождевике,
девушку в чёрном пальто...

35. Грекова Любовь

ВСЁ В ПОРЯДКЕ
Журавлиные клювы кранов
Расширяют бетонный улей.
Новостями газетных гранок
Дополняется образ рваный,
Сетевым размножаясь гулом.

Выпекаются тонны хлеба,
Чугуном протекают печи,
Серебристый взлетает лебедь.
Равнодушно серея, небо
Моросит на зонты и плечи.

По дорогам катками битум
Раскатают, как скалкой тесто.
Всё надёжно, нет стёкол битых.
Люди тоже в порядке с виду,
Только копят внутри обиды
И грустят, что опять не вместе…

36. Гридин Сергей

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
1
Не хватай судьбу за хвост – вырвется,
городская суета  вычурна,
не течёт по венам кровь – жи́вица,
вызывающе с утра  вы́сь черна.
Предназначено с тоской рядом быть,
не отыщешь от неё снадобье,
остограммить  телеса надо бы,
но не станет оттого радостней.
Подала́сь душа в бега... бросила,
добавляя на виски проседи.
Может в поле журавлём кликает,
не по нраву перебор лиха ей.
По осколкам миражей бродим мы,
забывая первоцвет родины.
Только эхо – от плетей, вроде бы,
отзывается на бой ходиков.

2
Кто-то скрепил небеса с землёй
тёмной каймой горизонта.
Много хлопот у тебя, герой:
купол давно без ремонта,
звёзды растерянно смотрят вниз –
ржа разъедает подвески,
в недрах клоак городских – вонизм,
запах удушливо-резкий.
Даже луна убегает прочь,
с каждым мгновением дальше,
знахарь людских словоблудий – скотч
тщетно противится фальши.
Счастье – не чувствовать дни внапряг,
формула с детства знакома…

3
Нависла ночь,
объятия сомкнулись,
обвив дома гирляндами огней.
Слабеет пульс на венах сонных улиц,
завязанных узлами площадей.

Смолкает шум,
заливисты и звонки
живые звуки в трелях соловья,
в разноголосье певчей камышовки  –
ни нотки от скупого соло дня.

Плывет луна со звездами в союзе,
ленивый свет окутал юбки ив,
в осколках лет, изъятых у иллюзий,
есть сила нерастраченной любви…             

Мелькнёт заря,
денёк наденет смокинг,
и выйдет в мир заманчивых идей.
А мне бы слушать исповедь дороги,  
свободной от капканов площадей.

37. Двоечник

ПУШИСТЫЙ МИРОТВОРЕЦ
Возвратилась зима, засыпает на склонах проталины,
Пригорюнился март и слезами по стёклам течёт.
Ты идёшь по обочине в маленькой куртке приталенной,
За тобой —  конвоиром —  бездомный взъерошенный кот.

Непонятно за что на меня ты сегодня обиделась.
Я теперь для тебя только мальчик в красивом авто,
Что ползёт за тобой, аварийкой мигая для зрителей,
По проспекту гудящему —  усугубляя затор.

Гладит ветер твои из-под шапки сбежавшие волосы,
А сапожки на ощупь, как видно, по нраву коту.
Я ревную всерьёз, угрожая обоим вполголоса,
Приезжая встречать тебя вечером в пединститут.

Я тебе говорю, что пора представленье заканчивать,
Что макфлури купил и билеты на «Браво» достал.
Ты, конечно, оттаешь душой, приоткроешься ларчиком...
И поедем купать мы того попрошайку-кота...

38. Дмитрий М

Б.П.Л.
Апрель. На улице кто-то в белом
(грязь и цветные заплаты не в счёт)
хрипел: «Забери меня, небо!
Небо, слышишь? Послушай, чёрт... 

тебя...».  (дальше совсем невнятно)
Горло перекручено жгучим   криком.
Запах прохладный, щемяще-мятный
растекается игреком.

Апрель. Неизвестный на колени падает,
лицо воткнуто в небо  — не вырвать.
Господи, хуже этого  ада нет
выбора.

Хуже некуда. Или нет — хуже.
Впрочем, куда хужее?
Асфальт — удавками держит лужи,
затянутыми на шее…

По черной реке, по петлям, по глоткам,
продёргивая сквозь толпы своё лицо,
подобием бледной подводной лодки,
вглядываясь в перископ

бутылочного стекла. (Наощупь
будет куда верней.)
Почти пунктиром неверно-тощим
по переходам, решёткам сточным
мимо слепых огней...

39. Дори

НА БАЛКОНЕ
Представьте, поздно, а вы не спите,
Ну, не идёт почему-то сон.

Висит коалой на эвкалипте
Отдельно взятый ночной балкон.

В его кармане тепло и сухо,
И небо видно, а там луна.
Она заходит ко мне без стука,
Когда устанет совсем одна.

Неразговорчива и печальна.
Без церемоний и в неглиже,
Её не то чтобы привечаю,
Мы просто в доску свои уже.

Привычно ставлю для нас Вивальди,
На длинной ножке второй бокал.
Мы тихо пьём на балконе, глядя
На мирно спящих других коал.

А утро, скорое на расправу,
Вот-вот скомандует солнцу "пли!"
И, как разбойник, карман обшарит,
Взобравшись пулей на эвкалипт.

Помилуй, скажем, чего здесь красть-то?
В кармане пусто и только мы с
Луной..
А впрочем, и не пытайтесь
Найти хотя бы какой-то смысл.

40. Елена Лесная

ВКЛ
Много шумов.
Их тональность ползёт выше
словно прошлись невзначай
по бело-чёрным.
Мчится собака во сне, беспокойно дышит,
нос прикрывая лапой, сопит котёнок.

Свистнул листве за окном
закипевший чайник.
Свежий помол, выдувая горбом пену,
вышел со мной на балкон.
Щёлкнул выключатель.
Вновь заступаем с рассветом в одну смену.

Первый трамвай разминает в депо суставы,
громко закашлялся чахнущий запорожец.
Город ворчливо маршрутки в себя впускает.
Запоминаю созвучие.
Нет дороже

памяти, что
то крадётся за мной на лапах,
то фотоснимками ляжет у ног урчаще.
Строит и сносит невозвращенцев плаху,
напоминая с годами всё чаще, чаще -

много шумов.
Растворись или затеряйся,
пой, если в расставаньях не онемела.
Знаешь? — Пою.
Потому что учил ты: счастье —
помнить, что начинаешь не с чёрных.
С белых.

41. Ерофеева Ольга

ПОЛНОЛУНИЕ
В глазок луны давненько мимоходом
подглядывает кто-то,
но сегодня
откроет полностью, протрёт, настроит лупу
и глянет вниз  –
на дерзость авиа-стрекозных перелётов,
да суету жуков авто-бегущих,
да важность гусениц  ленивых поездов.
Потом решительно задвинет шторку-тучку
и распахнёт заржавленную вечность,
впуская свет и стынь 
в мою каморку,
насмешливым и острым взглядом обведёт
шкафы-материки, шкатулки-страны,
средь бижутерии домов, мостов и парков  –
мерцание витрин и ветошь свалок…
И вдруг по головам
дежурных фонарей, по клавишам как будто,
задумчиво пройдётся звонким пальцем,
прислушается к бормотанию в эфире,
разворошив
вайфайный мусор раздражённо,
потом,
вздохнув устало и махнув рукой,
уйдёт обратно,
дверь оставив настежь –
полно, тщетно!
Заглядывать надолго заречётся,
в который раз не обнаружив/не заметив
ни шевеленья в животворном пепле,
ни пульса в строчке крови,
ни меня.

42. Ерохина Наталья

А ГОРОД ЖДАЛ
Бордюры вдоль обочины Неглинной
запенил ветер пухом тополиным.
Я, астматически глотая кислород,
плыву вдоль зданий вялой афалиной.
А он идёт
сплошной стеной, и пухопаду рада
лишь детвора, подносит воровато
к сугробам спички. Вот метлой туда-сюда
скребёт асфальт мужик чудаковатый,
да всё тщета.
Скорей бы дождь, и аллерген проклятый
забил бы водостоки серой ватой,
преображая русло улицы в канал
венецианский. Не теперь. Досадно.
А город ждал...

43. Кайгородова Светлана

ПОДЛУННОЕ
– Тише, тише, прошу вас, тише.
Лунный кот чутко спит на крыше.
Всем молчать! Не кричите, вы же... распугаете звёздных фей, что мерцают во мраке, ночью, избегают чудовищ, прочих.

– Я желал бы помочь ей, очень.
Но – живут в её голове два десятка чужих созданий.
Мать стремится из плена зданья.
«Завтра – в восемь, без опозданий»,  – выдал доктор, почтенный маг, – «Смотр, микстура. Режим постельный».
– Ты ведь будешь хорошей, Элли?
Если выполнишь, средь недели отпрошу тебя в зоопарк.

Элли девять, почти. Не важно. Счётчик дней – мнимость дней под стражей.
Элли верит и ждёт отважно принца вымышленной страны.
Где цветы в изумрудном цвете, в зной звенит бубенцами ветер. Звери – странные, но, поверьте, Элли видит таких – иных.
Элли верит в кино и кошек потому лишь, что кошки вхожи незаметно, меж стен, меж лоджий, сквозь пространство, проём стекла в дом любой. Ибо кошки знают, из каких уголочков тайных сны крадутся до подсознанья. Кошки – боги, не замечают прочий, в память осевший, хлам.
Элли любит до жути книги. Все мальчишки из знойной Риги повторяют: «Мол, да, со сдвигом! В тираже нынче Стивен Кинг». Краем уха я слышал как-то – ночью ветреной, снежно-ватной, в темь, под сенью церковных статуй – Элли шла вдоль свеченья радуг. Элли больше не просит книг.

Я – тот самый, живущий выше, томной ночью скребущий крыши. Я живу здесь – все девять, иже видел столько, что в ход былин – высыпаюсь лишь раз в столетье. Девять зим за тебя в ответе. Оттого-то при лунном свете горе-лапы мои в пыли́?

Вот, опять. Подвывает, слякоть. Хриплый ветер – дрянная пакость!

– Элли, может быть, хватит плакать? Не придёт твой волшебник Оз, – чёрный кот, до макушки чёрный, резко вспрыгнул на подоконник.
– Элл, хранитель от бед девчонок – сплошь не терпит горючих слёз.
Что ж, не веришь, ничуть не веришь?.. Ну, давай же, вставай с постели!
Знаешь, Элли, шальная Элли, – проскользнувши в оконце кельи, кот хромает к закрытой двери, – ключик, главное, не забыть!
Я открою врата в столицу! Вялый склеп в пеленах больницы – этот город – не с той страницы добрых книг, где лихие принцы дев спасают и шлют гостинцы.
Я, заметь, не иду на принцип. Отчего ж не имею крыл?

Век двадцатый – с железной кожей. К месту ль подвиг? Покой дороже.

Элли помнит об этом, всё же…
Элли любит кино, и кошек. Сны про Фей. Если сон – хороший, может, сбудется – не отдаст в злые тридцать.
Заклятье – небыль. Високосный, как суть, проблемный.
Элли смотрит с надеждой в небо, изучая сапфирный гребень. Как качает июльски вишни ночь – летит, неспокойно дышит средь оргáнно-гудящих вышек, донимая до самых крыш, и…

– Люди, тише, прошу вас, тише!

Кто-то смотрит из лунных царств.

44. Кондратюк Лидия

ВРАСТАТЬ В ДВЕРНУЮ РУЧКУ...
1
Врастать в дверную ручку, в потолок,
быть крашеной сосновой половицей,
на подоконнике лежать вязальной спицей,
пронзившей белый шерстяной клубок,
стать щелью, где поёт седой сверчок.
Расти, нутром вбирая окна, стены,
где всё должно быть вечным и нетленным;
стать скатертью на праздничном столе
с каким-то там немыслимым ажуром,
смотреть на всех бумажным абажуром,
в морозно беспощадном феврале,
наевшись снега, заболеть ангиной.
2
Зима была прекрасной, снежной, длинной,
жил мир чудес в оконном хрустале:
в проталинке согретого стекла,
чуть ноготком сцарапав жёсткий иней,
глядела в небосвод чернильно-синий,
а капелька дорожкою текла
в пространство дивных образов и линий.
3
...Пусть голос жизни стал теперь не звонок –
всему на свете суждено отцвесть,
душа моя, доверчивый ребёнок,
пока не собирается взрослеть.
Так чья вина,
что до сих пор мне снится
черёмуха у нашего окна?
И вяжет, словно бабушкины спицы,
мне память стены, образы, и лица,
и сердцу дорогие имена.

45. корнев виталий

ЭТО НАЗВАНИЕ

март

букет держали за цветы,
за голые цветы держали.
они стеснялись тесноты
и ленту двигали у талий.

всё думали, а кто она?
а вдруг воды нальёт по горло,
что будет видно из окна
пока у них любовь по полной.

второго шанса для цветов
не существует,
раз и только..
так счастья хочется глоток,
а не обычный подоконник.

апрель

я быстро-быстро похожу,
потом помедленнее встану.
верёвкой вытянулся шнур
до телефонного экрана.

пошла зарядка.
на процент
у телефона больше воли,
а человек на том конце
такой же лихорадкой болен.

но пальцем делаю тык-тык.
идёт набор, идёт родимый.
через мгновение, ты- ты-
клубника, персик и малина.

май

с утра цветёт пожарами
и вечером цветёт.
расстанемся, как жалко мне,
что завтра самолёт.

вот если бы на поезде
колёсами стучать.
там легче даже порознь
молчать, молчать, молчать.

распитие за ужином
обыкновенно так
выведывать, выуживать
и складывать в стихах.

июнь

сплю и знаю, что не сплю,
что кино смотрю я.
по земле уже июнь
движется к июлю.

огородная трава
тащится на грядках.
ночью делают привал
чернозёмопятки.

и скворцы. скворцы, скворцы
разувают воздух.
скоро будут огурцы,
послезавтра розы.

алкоголя не хочу.
хочется послаще.
просыпаешься чуть-чуть,
а уже не спящий...
и т.д.

46. Королева Ольга

СТАРЫЙ ЧЕРЕПОВЕЦ, 80-Е
В уютном городке – все под рукой.
По запаху с соседней Первомайки
Все знают, сколько раз привозят сайки
В ближайший магазин, и в час какой.

Ветра с реки Шексны летят в дома
С облупленной фасадной желтой краской.
Дрова – у стен; на них валежник связкой,
Поскольку впереди всегда зима.

Зато цветут фантазии детей.
Песочница – не остров ли сокровищ,
Которые воглубь земли зароешь.
А в зарослях – разбойники весь день.

Валяется в траве велосипед.
На лавочке – аншлаг, как на насесте.
Пекут пирог, гармошка жжет в подъезде:
Взял отпуск мичман Вова, наш сосед.

Здесь, в городе чердачных голубей,
Ему б сойтись тесней с подросшей Варей,
Подсев к ней на скамейку на бульваре.
Быть может, он занятней книжек ей?

Пойти в кинотеатр, где тот же фильм
Идет весь год: «Москва слезам не верит».
И, как на облаках, сидеть в партере...
Шушукаться, пока идет «Фитиль».

А завтра – унесет автобус вдаль
От лавочки знакомой и подъезда.
И сдвинется с насиженного места
Страна, покуда плавает корабль…

47. Кравчина Пётр

КРЕЩЕНСКИЙ ГЕШТАЛЬТ
филёвский парк не освещён
и в январе немноголюден
отправлюсь к речке - моржевать
назло запущенной простуде
накрывшись небом как плащом
до середины и назад
раз в год |уже традиционно|
москва - не волга не нева
и не любимица харона

за полчаса гештальт закрыт
на фоне этого непросто
забыть о том что инвалид
и отскоблить с души коросту
но часть реки теперь во мне
пусть не доплыл до иордана
при убывающей луне
но сам теперь теку из крана

48. Лев Вебер

ИДИОТ
утро четвёртого мая
форточка ветер глотает
спальня ревёт
небо свалилось на город
крыши домов тараторят
спит идиот

тапочки кухня столешник
чайник (их два) — засвистевший
и тот кто спал
кофе без сахара кексы
чувство обиды и стресса
мыслей завал

жизнь удивляет немножко
мозг рассыпается в крошки
как сухари
влезла удача в кавычки
есть сигареты и спички
чтоб закурить

скрылось обычное счастье
склеило видимо ласты
очень давно
радио крутит сто песен
только они бесполезны
хватит одной

память сознание сверлит
всё по заслугам и вере
личный кошмар
но через час одним махом
небо вспороло рубаху
выглянул шар

всё идиоту понятно
быть кирпичом а не ватой
дал он зарок
чтобы увидеться с морем
речкой текущей в просторе
стал ручеёк

49. Луганская Е

ДВОРНИК
Затирая следы сухосочной ветлой,
Опьяненный трудом и эфиром мороза,
Дворник, словно пером на листке мостовой,
Пишет белым на белом.
Избитая проза
О насущном и вечном для брюха —  еде,
Без которой мечты растворяются в быте.
Дворник, кажется многим, твердит о нужде,
Полоская амбиции в грязном корыте
Неприглядных реалий...
Вельможей глядит
Дом на рыцаря улиц в смешной телогрейке,
В золоченый мундштук беспардонно дымит,
Выпуская на волю элитные змейки.

Дворник зверски устал, но прохожих в ответ
Он одарит теплом  благодарного взгляда.
Не замерзнет вовек тот кто словом согрет.
Быть полезным кому-то —  не в этом отрада?

Он когда-то был юн, а сегодня старик,
Пишет вёрткой метлой по заснеженной тверди.
Старость, боль и нужда —  не беда, не тупик,
Быть ненужным, пожалуй, фатальнее смерти.

Все когда-то поймут...

50. Люча Ферруччи

ВОЗВРАЩЕНИЕ (ВПЕТЕРБУРЖЕН-II)
Стылый. Снулый. Скупой.
Небесных помоев таз опрокидывающий 
На меня –
Зимой ли, весной…
Сколько лет мы знакомы – скажи, город!     
Тысячами страниц
Своих вековых мостовых
И залатанных тротуаров
Шаги мои посчитай. Вдоль-поперёк 
Изрядно залапанного
Великолепия
(Не я создавал, не я…),
Безначально поруганного
Величия                       
(Но пробовал сохранить…).

…А однажды забрал из химчистки пальто  
И уехал из вечной осени.

Мы все на божественном карандаше
Ангела, что венчает собор:  
Ангел порою незрим за туманом над крепостью,
Но это не значит, что ты
Не виден ему.

***

Забери чемодан – лента двинулась.
Я на выходе, у такси.
Неуклюже сбегаю наружу – к нему, к нему…
Нет, курить я бросил лет сто назад:
Выдыхать
Копоть палёного «Мальборо» в это небо
(Не я создавал, не я…)
Стало как-то…
Чудовищно непристойно?
(Но пробую сохранить…)
Словно плюнул в лицо. Будто излил мочу
Среди бела дня во дворе-колодце.

– Вернулся?..
– Вернулся…

Ну же, давай. Начнём прямо с аэропорта:
Вот мои кипящие щёки, город, –
Для оплеух ночного дождя.
Уши – для страшных сказок балтийского ветра:

«Жиыыыли-быыыли
Те, кого находят в Неве: 
Кривые, косые, горбатые.
Коммунальным бытом измятые.
Не желавшие, но проживавшие.        
Губленые без ножа. 

И те, кто пытался бежать».  


Я тоже скучал. Знаю, что не чужой.
Климат, характер – у нас с тобой всё не так и не то.
…Но пора бы в химчистку отдать пальто
И готовиться к долгой осени.

51. Марина Юнг

ПУТЬ ДОМОЙ
Улица гонит цветные огни рекой,
Капли тихонько шуршат по окну вагона.
На пересадке привычно сольюсь с толпой.
Словно второе рождение – путь домой...
Можно кемарить под пение телефона.

Медленно сходит на нет полоса зари,
Каменным джунглям огни назначают встречи.
Тихо в наушниках мчится в свой ад Крис Ри,
И, зажигая на улицах фонари,
Город смывает дождём отшумевший вечер.

День, угасая, спешит дописать строку.
Шум муравейника тише, темнее дали...
Каждый устало плывёт к своему мирку:
Кто к детворе, кто к компьютеру, кто к пивку.
Только дымы на окраинах не устали.

Город, который упрямо я день за днём
Пересекаю по длинной диагонали...
Я с ним на ты, и язык мне его знаком,
Мы с ним почти ужились и почти вдвоём,
Он уже мой, хоть не нравился мне вначале.

Только на смутной картинке, как за стеклом,
Из параллельно-туманного зазеркалья
Тень моя движется в Городе, но другом –
Мы с ним на Ты, и все сны остаются в нём
Той, неслучившейся жизни немой печалью...

52. Мышик

ВОЗВРАЩЕНИЕ
На воду гляжу, перегнувшись с моста,
Врастая в гранит.
Как время меняет иные места!
Другие – хранит.

Рассветные лики твоих площадей
Пусты и чисты...
Как время бесследно смывает людей,
Оставив мосты.

А память укроет забвенья броня,
Волну –  ледостав...
Полвека прошло,  и не вспомнят меня
Родные места.

53. Назаров Александр

ЗАГОВАРИВАНИЕ ПУСТОТЫ
Из «Die Aufzeichnungen des Malte Laurids Brigge»
…комната, прожитая насквозь голосами ночной тоски, становилась тесна.
я выходил из окна, я видел: мир, несколько больше, чем у меня внутри.
вскормленный болью волчонок тихонько скулил,
тычась в мёртвый живот матери-пустоты.
(избитый образ, избитый образ, изби...)
...город, до изнанки проживший всех, обрушивался в меня, в прорву без дна.
я вдруг вспоминал: пыльно-сиреневых сумерек ласковую тишину,
вытатуированный ночным дождём Париж, вспугнутый зарницами Лондон,
Прагу, взметнувшуюся пепельными тенями…
или ещё:
вещи, потерявшие человечность, отбившиеся от рук,
бьющие в кровь, разбивающиеся на кусочки, чтобы засесть под сердцем,
вещи, которыми полна жизнь в детстве,
вещи, осколки памяти, стерегущие чью-то старость,
огромную, чужую, уже никому не знакомую старость,
ты видел её, спотыкающуюся на старой брусчатке,
медленно бредущую в гору.
(избыточный образ, избыточный образ, избы...)
...несбыточный, кричащий несбывшимися голосами
разбитой памяти, огромной, чужой и уже никому не знакомой.
так вот, я выходил из окна,
вот так я учился видеть
огромный мир, несколько больше, чем у меня внутри,
огромный город, скулящий в разбитую ночь,
огромный живот матери-пустоты, вынашивающий смерть,
твою-мою-ничью всехнюю смерть,
посмотри, как она идёт на сбитых кривых каблуках,
смерть маленькой девочки и рыжего толстяка,
голодного котёнка и старой ветлы у сгоревшего дома,
вечная моя-твоя-чья-то-ещё смерть
в стоптанных башмаках, в застиранном старом халате,
пропахшем тоской города, где, заблудившийся в тесноте,
каждую ночь ты выходишь в окно
видеть мир, несколько больше, чем у тебя внутри,
одинокий, испуганный мир
с вещами, отбившимися от рук,
с осколками, засевшими под сердцем,
с Лондоном, Парижем и Прагой и тысячей городов,
где мы никогда не будем.
ничем никогда не будем.
мы просто учимся видеть,
заговаривая пустоту,
когда жизнь неуверенным жестом распахивает окно,
и неверен полёт птицы в темнотой наполненном воздухе,
и неверен твой голос, взывающий о неизбежном,
и неверен твой шаг, каждый раз оказывающийся последним…

54. Наталия Старынина

ИЗ ДАВНИХ СТРАНСТВИЙ
Мне пять и меня оставили с бабушкой.
Я знаю: сегодня будут странствия и будет волшебство.
Мы достанем с полки серванта настоящее сокровище —
чёрный
лаковый
с золотой розой
с металлической крышечкой
маленький китайский термос.
Мне разрешат самой положить его в большую бабушкину сумку,
и мы отправимся в путешествие
по почти всамделишному лесу —
по песчаной дорожке
мимо тоненьких прутиков тополей,
тощего колючего шиповника,
лысых ёлок.
Бабушка говорит, что это сквер и его разбили к Олимпиаде.
Я держусь за бабушкину руку и думаю, что разве можно разбить
землю и деревья,
зелёные скамейки и большую клумбу?
Лучше бы остались те огромные кучи песка,
которые совсем как барханы из книжки про пустыню,
и я бы представила,
что мы с бабушкой —
коричневые верблюды —
пробираемся к большой асфальтовой реке.
На пути нам встретятся караваны из грузовиков и легковушек
и летящий на велике соседский Мишка,
которому уже семь, и все знают, что скоро я выйду за него замуж.
По мостику из белых полосок мы с бабушкой
пересечём серую реку и войдём в стеклянный дворец.
Там на троне — королева в белой одежде,
а по правую руку от неё огромное зеркало,
в котором можно увидеть себя в полный рост,
и в зеркале останется ещё много места!
А по левую руку парят в воздухе
оранжевые, красные и жёлто-медовые конусы,
среди них и самый чудесный, похожий на нетающую сосульку.
Он прозрачный и светлый, как весь дворец-магазин,
в этом конусе много-много настоящей живой воды.
Королева-продавщица нальёт её в маленькую кружку с толстым дном,
я буду пить и хитро — прищурившись — подглядывать,
как рядом из краника наполняется блестящий бабушкин термос.
Я точно знаю, что когда мы, усталые и весёлые, вернёмся из странствий,
для меня на потертую клеёнку кухонного стола
поставят крышечку термоса,
до краёв
наполненную
волшебным
березовым соком.

55. Нейлин

ЗА КОЧЕГАРКОЙ
                                          «В городе исчезли подворотни,
                                           потому что в них никто не пьёт».
                                                                     Игорь Караулов

Кочегарка во дворе с трубою
Высоченной, из нее густой
Дым струился в небо голубое
Или оседал на мостовой.

А за нею, будто в подворотне,
Укрываясь от ненужных глаз,
Хоть в рабочий день, хоть в день субботний,
Отдыхая, пил рабочий класс.

А теперь, утратив роль прямую, —
Весь район собой обогревать,
Не дымит она, и роль вторую
Перестала во дворе играть.

56. Никита Зонов

...МИР ГЛЯДИТ ИЗ ОКОН
А. С.
...мир глядит из окон,
а я... горю... —
снится одинокому
фонарю;
снятся былью небыли,
ядом — мёд.
Из меня ль, из неба ли? —
снег идёт.

Снег идёт, сутулится.
Жизнь сама
засыпает улицы
и дома,
засыпает ставни и
фонари.
Засыпает главное —
что внутри.

Вот за ней, за негою,
в грусть-тайгу
от себя по снегу я
убегу.
Ты звони мне, Господи,
мир даря.
Остальное — просто до
фонаря.

57. Пучковский Михаил

FORGOT'EM CITY
Дворы-колодцы. Дома-коробки.
Асфальт и плитка, неон и литий.
Бежавший мимо, застрявший в пробках
Нелепый город Форготэм Сити.

В ловушке следствий забыв причины,
Не помним, кто мы, не знаем, где мы.
Вот Пульчинелла, вот – Коломбина
Под ярким гримом, их лица – мемы.

Зато по маске всем ясно, кто я.
С похмелья воду черпаю ситом.
И всё не важно, и всё – пустое,
Как злые сети Форготэм Сити.

Лишь разойдёшься – все стонут: «Тише!».
Для пьяной песни и струн не жалко.
А как притихнешь – в сети напишут:
«Скакал по жизни, порвал скакалку».

И кто-то тихо уронит: «Поздно».
Но кто-то громче: «Вставай с постели».
Прости мне, Боже, прыжки и позы,
Ты знаешь, кто я на самом деле.

Свети в лицо мне, свети, мой ясный.
Пускай померкнет неон обманный
И город масок вокруг погаснет.
Тогда я вспомню. Тогда я встану.

58. Рейм Илья

СРПСКЕ ПЕСМЕ
1
По вечерам, когда спадает зной,
когда темнеет небо надо мной
и тихнет гул, висящий над мостами,
я засыпаю. И ко мне тайком
приходит сон о городе другом,
что где-то есть. Когда меня не станет,

он так же будет восставать со дна
холодных вод. И бледная весна,
ростки промеж гранита пробуждая,
смешает краски – крыши, тополя,
вороньи гнёзда... Тяжела земля
и непроглядна кровь его густая.

Но я не там. И я пока что жив,
пусть говорю на языках чужих,
но помню тот, что верен мне с рожденья.
И, зная город, что глядит во тьму,
ни возвратиться не хочу к нему,
ни снова стать его послушной тенью.

2
Я выхожу вечером на крыльцо.
Звёздная тьма сумрачно-глубока.
Западный край светится, чуть пунцов.
Время в душе движется, как река.

То, чем живёт сердце, растёт во мне —
Отзвук судьбы, бьющийся, как прибой.
Вьётся в траве белая цепь камней,
Синюю тень вычертив за собой.

Мне ни к чему более делать вид.
Каждый листок знает родную ветвь.
Там, где огни, город усталый спит,
А за спиной – гаснет в пространстве свет.

Между домов сумерки проросли.
Крыши черны, ветви – ещё черней.
Хочется быть проще самой земли,
Терпкой травы, почвы, стволов, корней…

В мире – тепло. Жёлтой свечой в окне
Светится луч. Я распростёрт в ночи.
Небо звенит. Память живёт во мне,
Тихо шепча: слушай, дыши, молчи.

Тень от двери тянется за порог.
Молча допей гаснущую печаль.
А в синеву вылилось серебро —
Там, где луна всходит из-за плеча…

59. Рустем Сабиров

ЗДЕСЬ ПРОТЕКАЛА РЕКА…
Здесь протекала река — неторопливо и тускло.
Тело стоокой воды, кладезь сырой тишины.
Люди бредут по её окаменевшему руслу,
Смутно сознаньем ловя шелест тревожной волны.

В уличной гари и мгле — хрип твердокаменных линий.
В злом перекрестье путей будто споткнётся душа:
Вдруг ей привидится плеск горизонтального ливня,
Отзвук утопшей травы, вязкая прель камыша.

Город оглохнет на миг, норов уняв свой извечный.
Здесь протекала река, холод, волненье, круги.
И померещится тут сирой душе человечьей,
что он всего-то – волна вниз уходящей реки.

Что он всего-то вода, путь неприметен и узок,
И отразятся в зрачках ветви, туман, облака.
Оповестит белый свет трель неземных трясогузок:
Здесь протекала река, здесь протекала река…

60. Семецкий Юрий

ПО ПРОУЛКАМ ОРДЫНКИ
По проулкам Ордынки, Арбата и серых окраин
побежит, оставляя на камнях тягучий рассвет,
белый пудель Москва —   город псих, город жив, город каин,
не сумевший ответить мне нет.

В тишине мостовых каблучков её вздорных стаккато
разорвёт голосов неизбежность грядущих времён,
и откликнется в сердце наивным —  молчание злато.
Запоздало пойму: заклеймён.

Не останется веры, любви и надежды, но знает
убегающий вдаль город пробок, финансов, проблем,
сколько было трамваев, кофеен в безоблачном мае,
сколько будет, но только зачем.

61. Сергеева Марго

ОБЛАКА НАД ПИТЕРОМ
выше радуги выше неба
в вышине
а вы не видели
какие смешные облака в Питере
похожие на маленьких барашков и щенят
люди маются друг другом суетятся
а они летят себе летят
и не смеётся и не плачется
просто стоишь и в небо таращишься

ранее Питерское утро
нежность губ твоих
недопитый кофе
облака цвета перламутра
тонкий точёный профиль
улыбаешься
ни горести ни печали
я думала облака умеют говорить
но они молчали...

положи моё сердце в ладошку
видишь живое оно трепыхается
вроде и не грешила
чего теперь каяться

дождь рисует наши силуэты на стекле
лёгкими касаниями туше
облака плывут над Питером
прикасается душа к душе

62. Соловьев Игорь

ТАКОЕ КИНО
Вот такое кино, брат, такая фильма:
Жизнь прожить —  это, словно создать фирму.
Подбираешь сотрудников, чистишь сортиры,
А приходят —  не барыши —   рэкетиры.
И чуть только начнешь сознавать —  кто ты,
Как любой тут же тащит тебя в банкроты.
И раскачивают, и толкают локтями,
Даже те, кто недавно считались друзьями.

Вот такое, брат, ретро. Такой Пазолини:
Лает скука как пёс, тает снег на рябине.
Не успеешь стряхнуть прядь седую с расчески,
Как кого-то опять отбирают на Оскар.
Входит новый Феллини и новый Гуэрра.
Им все чаще «Не верю!» кричу из партера.
Но упрямо ремейк крутит киномеханик,
Как в 3D снова тонет картонный «Титаник».

Вот такой, брат, перформанс. Такой, блин, театр:
Осветитель —  в запое.  В СИЗО —  декоратор.
Скачет курс, и меняешь, как плаху Малюта,
То валюту —  в рубли, то рубли —   на валюту.
Говоришь с упоением мне про Гудзон ты,
Будто он расширяет мечты горизонты.
А по мне —  стопка водки в меню общепита —  
Всё расширит и вывезет вновь на орбиту.

Вот такая премьера, такой Ларс фон Триер.
Жизнь, как правило, редко похожа на триллер.
Для чего когти рвать от двуглавой орлицы —
Чтобы стать за буграми разносчиком пиццы?
Нам, бескрылым, одна уготована участь:
Развивать, как кузнечикам, в теле прыгучесть.
Но, коль счастье оставил в московском притоне —
Не отыщешь ни в Лондоне, ни в Вашингтоне.

Вот такой сериал, брат: налоги, налоги...
И все меньше на жизнь остается в итоге.
Что осталось —  растратишь на баб и рулетку.
Незаметно становишься марионеткой:
Сыну хочется Porsche, жена изменяет,
А тебя всё за ниточки кто-то цепляет.
И недавно издохла овчарка Ильма.
Вот такое кино, брат, такая фильма.

63. Сорокин Владимир

ПРОСТО
Всё потерявши, возможно, скоро,
и день погасший, и снег парящий,
лишь чёрный кофе и белый город,
и чёрный город ты вновь обрящешь.

Пусть всё порвётся не там где тонко,
Закатных окон сомкнутся ставни,
продень в иголку нить горизонта  —
заплата солнца согреет камни.

И неба остров как будто остов
огромной рыбы, коснись рукою —
как это остро, как это просто,
всего лишь курсы шитья и кроя.

64. Татьяна Огурцова

В МОСКВЕ НЕ ПАХНЕТ МОРЕМ В НОЯБРЕ…
В Москве не пахнет морем в ноябре,
Наизготовку дух смолистых ёлок.
Быть Евой безопаснее в ребре,
Пока у Кая в сердце жжёт осколок.

Зима так близко — близких береги.
Дыши на окна тёплым — как живая.
Но всё равно за окнами ни зги —
Не видно моря и пути до рая.

В Москве не пахнет морем никогда,
Но ветры так бесились, что надули
Пузырь мечты, где тёплая вода
Всё пенится, взбиваясь об июли.

65. Чернова Ольга

РЕЗКИЕ ЗАПАХИ, ЗВУКИ, И ЯРКИЕ ВСПЫШКИ
Резкие запахи, звуки, и яркие вспышки –
дышит, шевелится город, а значит живёт.
В чёрной гранитной броне толстокожий он слишком,
как бегемот.

Пьёт из реки, животом к берегам припадая,
сотнями труб облака дочерна прокоптил.
Пасти мостов широко по ночам раскрывает,
как крокодил.

Хлопает крыльями – алыми парусами,
льёт на проспекты июньский молочный дурман.
Рыбу глотает, пахнущую огурцами,
как пеликан.

С вафельным хрустом ломает подмёрзшие лужи,
небо макает в свинцовую призрачность рек.
Крепко просолен ветрами, дождями простужен,
как человек.

66. Шкодина Татьяна

В ДОМЕ НАПРОТИВ
…Запах акаций плывёт и дурманит нас,
Щурится солнце, лениво глядит в окно…
В доме напротив, наверное, битый час
Чей-то ребёнок терзает своё фоно.

Клавиши стонут протяжно, срываясь в плач,
Гаммы и пьесы сменяет смешной вальсок…
А во дворе увлеченно гоняют мяч –
Это свобода, беспечность, весна, восторг!

У пианино терпения нет, увы, –
Кажется, крышку захлопнет сейчас в сердцах.
Слышишь? Друзья не смолкают. Сквозь шум листвы –
Их голоса, словно щебет весёлых птах!

…Майское солнце тепло выдаёт в кредит –
Комнатный кактус – и тот по весне расцвёл.
В доме напротив блаженно фоно молчит,
Слушая с нежностью детские крики «Гол!!!»

В ДОМЕ НАПРОТИВ
…Запах акаций плывёт и дурманит нас,
Щурится солнце, лениво глядит в окно…
В доме напротив, наверное, битый час
Чей-то ребёнок терзает своё фоно.

Клавиши стонут протяжно, срываясь в плач,
Гаммы и пьесы сменяет смешной вальсок…
А во дворе увлеченно гоняют мяч –
Это свобода, беспечность, весна, восторг!

У пианино терпения нет, увы, –
Кажется, крышку захлопнет сейчас в сердцах.
Слышишь? Друзья не смолкают. Сквозь шум листвы –
Их голоса, словно щебет весёлых птах!

…Майское солнце тепло выдаёт в кредит –
Комнатный кактус – и тот по весне расцвёл.
В доме напротив блаженно фоно молчит,
Слушая с нежностью детские крики «Гол!!!»

67. Юрий

ВЕТРЕНОЕ
Мы  опять  с  тобой  молчим.
И  молчим  не  понарошку.
Спят  осенние  лучи 
На  серебряных  серёжках
Вот  уже  который  год.

За  надеждами  на  встречу
Притаился  переплёт
Из  простых  противоречий.

Укрываясь  тишиной 
Цвета  млечного  тумана,
То  ли  шёпот  слышу  твой,
То  ли  ветер  Санта-Ана.

Неба  пасмурная  гладь 
Над  заливом  закружилась.

Захотелось  дописать:
Я  тебя…

[Не  поместилось…]

68. Яворовский Юрий

ХАТХА И ЙОГГИ

НАЧАЛО

— Слушай, давай заведём ребёнка?
Заводной ребёнок, зелёная машина, апельсин.
Бесконечная змеелента дороги.
— Почему апельсин?
— Потому что пахнет хвоей!
— Как ты мне дорога!
Ты так легко заводишься.
Дятел настреливает кедром головную боль,
пугая утренних белочек.
Армия бобров хрустит в молодняке,
скатывает хвостами гибкие хвосты на запруду,
городит городки.
Или возводит.
Не нужно их за это корить,
у них получится хорошая корица.
Ведь у каждого крыльца должна бегать
рождественская курица
и пахнуть корицей.

— Может, индейка?
— И кем она будет пахнуть?
Чингачгуком?

***

— Хатха добра, Йогги — так ты говорил про меня в детстве.
Ты помнишь, Йогги?
Мы одни в нашем заповеднике.
Одни со своими заповедями.
Один-на-один.

***

Давай заведём ребёнка
и уедем на юг?
За свитками, улетающими гусями,
за туманом.
Совьём своё уютное гнездо.
Нет, лучше родовое.
И будем там высиживать счастье.
А когда оно проклюнется,
научим его летать.
И оно улетит в Лапкандию.
Где реки, горы, раки
и ракуны,
стирающие грозовые облака лапками.

***

—Давай заведём ребёнка?
Нет, лучше двух.
И старшего назовём  — Хаим [жизнь].
— Лучше Каин...

КОНЕЦ