Внимание! Начинается голосование за работы участников поэтического конкурса «Попасть в переплёт»
Друзья, библиотека № 35 им. Б. Стукалина сообщает о начале голосования за работы участников поэтического конкурса «Попасть в переплёт». В нём приняли участие авторы — состоявшиеся и молодые — из  разных городов и стран, представив на суд жюри городскую лирику. Вам предоставляется ответственная и почетная возможность определить победителя номинации «Тебя выбрал Воронеж».
Корпус текстов довольно объемный, их чуть больше полусотни, но, поверьте, каждый из них хорош, и хотя авторы писали о своих городах, невыразимо приятно, что в конкурсе участвовали и наши земляки, а среди московских, питерских и провинциальных реалий разместились площадь Ленина, петрово-водкинские мальчики парка Орлёнок и Каменный мост, соединённые столь же призрачным, сколь и несбыточным воронежским метро.
Итак, с 20 по 30 июня на официальном сайте МБУК «ЦБС» http://www.libvrn.ru Воронеж выбирает стихи! Поддержите участников и получите удовольствие от прекрасной поэзии.

1. bunnyinthegardn

НАЧАЛО
Грунт, принесённый ветрами с вершины пологой,
медленно превращается в камень,
медленнее — в дорогу,
ведущую от первого из холмов до любых континентов,
размеченных полюсов,
чтобы идущий осмелился обогнуть полюса.
Первыми песнями слышатся ранние голоса.
Первыми ласками теплятся ночи созревших блудниц.
Дети весталки кричат в окружении диких волчиц —
ищут свою хаотичным движением рук.
Высится с гордостью, чтобы однажды упасть, акведук:
так же бесславно, как воин, не знавший иных поражений,
кроме отыгранной смерти на благо бессмертной арене.
В первой поэме — война,
вне поэмы — войны развороты:
суша на море — без флота одни, у вторых нет пехоты….

… заплачет идущий к Петру,
возомнивший себя пилигримом,
что мир постигал, не постигнув рождение Рима.

2. long

СТО ДНЕЙ
зимы приход неизменим веками.
пушистый кот с железными клыками -
его черёд.
звонок звенит, вокзальный шум знакомый:
сажают дни и месяцы в вагоны
на год вперёд.
сто дней макать в остывший чай печенье...
от потолка холодное свеченье -
белым бело.
простор гудит, движенья стали резче,
опять в груди предательски трепещет
стрелы перо.

приходят дни, унылы и кургузы.
переверни часы и ешь от пуза
песок секунд.
опять волхвы вернулись без ответа.
сто дней зимы и плети злого ветра
лицо секут.
ты был глупцом, весь мир подозревая.
прожив свой сон в бессоннице трамвая,
судьбу стирай.
прохожие - фигурками из снега,
под кожею нахмуренного неба
набух февраль.

тогда родство щекочет волосками.
ты, словно ствол, съедаемый жуками.
кору снимай.
а в голове вовсю кипит работа:
не по резьбе прикручивая что-то -
дерут эмаль.
такая жизнь, другой уже уже не .будет.
скребут ножи по кухонной посуде.
давай, скажи.
от дурноты скорей уйти наружу -
свои следы средь прочих обнаружить
И всё решить.

сбежать туда, где в лёгких меньше снега.
но вот беда, ведь ты своё отбегал.
твой свет померк.
который год, дворнягою хромою
зима идёт неслышно за тобою
след в след. снег - в снег.

3. Sandro74

ПОСТ
Модерн с надоевшей, безмясной приставкой пост,
Тучи толпою, а может бы стадом? Впрочем,
Ветер-пастух задержался, остался с ночи,
Утро обрушилось, снова сложился мост.
Питер дождём рыдает, потом хохочет.

Небо бесстрастно бросает себя в дворцы,
И возвращает, по капле, дрожащим паром,
Всадник из меди гоняет по чакрам ци,
Шепчет привычно: - "Счастья, для всех и - даром"!

Пестрые ленты снующих везде зонтов,
Невский - питон, глотает-плюёт бандерлогов,
Сыром изысканным - запах сырых носков,
Зыркает ворон на кошкину рыбу строго.

Шубы не в моде, кислотных тонов болонь
В город плеснули, комплектом идут ботинки,
Винный бути́к, витьевато, "Прованс" "Гасконь"
И Д'Артаньян - Михаил, как живой, с картинки.

Тучи Адмиралтейство колет тупой иглой,
В спирте столетнем пучат глаза уродцы,
Чижика "съела" Фонтанка, журча весной,
Серость и хмарь, и лишь над "Крестами" солнце.
Питер с погодой ведёт трёхсотлетний бой,
Корюшку с пивом веками едят чухонцы.

4. Shifer_dark

ПЛЫВУ
из облаков насупленно-холодных
просыплются небесные опилки.
и фонари в опилочном тумане, 
безликие, безмолвны и не греют.

плыву, плыву в асфальтной черной лодке,
скольжу волнами подворотен пыльных.
ищу, ищу, ищу...
усталый, маюсь.

твоё окно замёрзшее роднее
иных уютных пластиковых окон,
дразнящих приглушённым тёплым светом.
найду его среди многоэтажек.

фрегатами плывут до горизонта
высотки.
заключённый в дымный кокон,
окуклюсь, может, где-то ближе к лету
и бабочкой, пестреющей в меланже,
усядусь на цветочный подоконник.

ты сразу не заметишь.
после - сгонишь.
а, может, в распрямилку... и в гербарий.
а, может, просто выпустишь с балкона:
"лети, как те небесные опилки..."

твоё окно - две тысячи агоний.
и каждый раз, как первый, погибаю.
чужая ты.
а я - что кот бездомный.

фонарь ночной посмотрится в бутылку...

5. sky line

ЭТОМУ ГОРОДУ
Этому городу пара десятков строк
от роду. Первые проблески в лепестках
сложенных рук – он выживет,
выцветет с вишнями.

Поровну делит молитва короткий день.
Тени смутно знакомые, лица покойные.
С миру по косточке,
с неба по звёздочке –

город питается падалью, как живой.
Солнце ныряет в прорезь окна жетоном –
за день уплачено,
можно заканчивать.

***

Башня пуста. Время не верить, медлить,
смотреть:
город, застывший в белом огне,
доживает своё последнее
цветение.

Время прощаться с дверьми, плясать транзит.
Или рассы́паться
в стазис – бессильный, зимний,
такой красивый
издалека.

6. Адамов Андрей

МЕЖДОМЕТИЯ (ОДИНОЧЕСТВА)
коридорами полутёмными
расползаются в стороны улицы
и дома между ними сонные
на прохожих окнами жмурятся

подворотни встречают сыростью
а парадные запахом плесени
в этом городе нам не выспаться
и вообще никогда не встретиться

в непроглядную ночь колючую
только ветру с метелью весело
в этом городе мы прокручены
через стыни калёные лезвия

и хохочут выпью над крышами
исчезая эхом под сводами
этим городом правят призраки
отошедшие с невскими водами

в этом городе нам не встретиться
в трёх столетиях одиночества
так и бродим как междометия
без фамилии имени отчества…

7. Алесько Андрей

ОБЫЧНЫЙ ЛЕТНИЙ ПОЛДЕНЬ В ГОРОДСКОМ ПАРКЕ
Купив на рынке свежих овощей,
швырнув со сдачи грош старухе пьяной,
я вышел в парк. И, глядя на людей,
пил колу. По небесному экрану
транслировали ленту облаков
на фоне синем, как глаза Мальвины.
В тени кустов синхроном кадыков
мужчины дегустировали вина.
Коптило лето влажные тела.
И, от бедра модельно ставя ногу,
плыла богиня в "мини", чьи дела —
"пока не родила". И слава Богу.
Свершал свой вечный подвиг муравей,
с вселенским знаньем уползая в космос.
Летела перхоть с челок тополей,
остриженных по городскому ГОСТу.
Хотелось ливня хлесткого в лицо,
еще хотелось крови спелой вишни...
А я хрустел немытым огурцом
вдогонку той, пока что не родившей...

8. Антонов Геннадий

...УТРЕННИЙ ГОРОД ПОКА ЕЩЕ...
утренний город пока ещё тихо звучит.
речи свои он ведёт не проснувшимся голосом,
ждёт, чтобы рты его, так же как прочие полости,
улицы, скверы заполнили вновь москвичи.

несколько позже проявятся скрежет и визг,
глотка надсадится гомоном, разноголосием.

рокот вплетёт свой и техника, что вдоль полос снуёт,
птицы незримые вклинят свой крик-атавизм.

вот уже лижут асфальт языками подошв
волны откатные, шарканьем, цоканьем полные.

всхлипами ливня, рок-музыкой грома и молнии
разнообразится вечер, попавший под дождь.

вспенится весело в трюмах питейных шансон,
сплин саксофона смешается с пенкой кофейною.

взбив тишину, запоёт свою арию фея-ночь,
ввергнув тем самым кварталы в короткий транс-сон.

с песней рассветной рассыплются солнца лучи,
сняв заключённое звуками в ночь перемирие.

век не подняв,
тяжелы,
утром веки как с гирями,
город проснувшийся тихо пока что звучит.

9. Беркович Виктория

В ОБНИМКУ С БЕЛЫМИ МЕДВЕДЯМИ
В обнимку с белыми медведями
сидим на краешке зимы,
жуём конфеты и беседуем.
Накормлен город и умыт.
Он спит, посасывая лапищу,
Залив прижав к больной груди,
не растревоженный пока ещё.
А сверху кто-нибудь глядит
и матерится не по-ангельски,
и не по-аглицки молчит.
Медведи нежно лижут пальцы нам
и растворяются в ночи.
Давай с утра пойдём за пышками!
Пусть голосит и моросит
по недомыслию Всевышнего
или ещё каких-то сил.

Бросая взгляды виноватые
на обнажённую Неву,
медведи в небе машут лапами
и охренительно плывут.

10. Верис Дана

ПРО...
Белендрясит шансонистый ветер. Ему под стать
по заносам такси продолжает икру метать,
навигатор бурчит о лавине снегов:
сногсшибательна прихоть блондинистой бестии.

В го-раскопках берейтор сбивает созвездия.
А зима все укроет:
следы и известия,
конфетти из ти-ви мировых пустяков.

Слишком быстро темнеет, фонарь жёлтым якорем.

А в пакете — вино,
мандарины и яблоки,
и в квартире — до звона в ушах — тишина.

В зеркалах отражения, парные абрисы.
Пляшут блики на шторах —
беспечные, храбрые.
Оседают минуты тягучими каплями
на забытый у кресла раскрытый журнал.

Захлебнувшись молчанием горше безумия,
на поверхности ночи
в сетях полнолуния
мы — летучими рыбами — неба вдохнём
и, без дела смеясь,
балаболя без умолку,
укачаемся вальсами, сальсами, румбами,
не стесняясь финты вспоминать и выдумывать
в тесноте-не-обиде прозрачных тенёт.

Лопоухая ель правит запахом вечера,
и в объятиях праздников будни увенчаны —
скалозуб/р/ит «виват!» вино-ват/н/ый снежок.

По протоптанным тропам — бессонными совами —
фейерверковость лиц. Там, в осколках попсовины,
светотени на стенах дрожат нагишом
и ныряют в рассвет эфемерным туманчиком.

Обещай:
это утро в покое обманчивом,
площадь, ёлку,
дурашливых девочку с мальчиком
сбережём.

11. Востриков Сергей

ЗА СТЕНОЙ
Где-то там, за стеной,
разгорается утренний свет,
набирать ему сил
с этой полночи и до восхода.
Где-то там, за стеной,
ничего необычного нет:
мир, конечно, красив,
но смиренно выходит на коду.

Где-то там, за стеной,
регулировать времени ход
удаётся не всем,
но кому-то порой удаётся.
Где-то там, за стеной,
опирается город на год
и дрожит по весне,
а потом зимовать остаётся.

Где-то там, за стеной,
новый век продолжает разбег.
Он привычен, как стыд,
как в окне ежедневный прохожий.
Где-то там, за стеной,
неподвижно сидит человек -
его мысли просты
и с моими чертовски похожи.

12. Галат Ольга

МОЙ
Можно было бы жить
в одном из тысячи тысяч других городов.
Влюбиться
и,
гуляя,
прислониться голой спиной к шершавой теплой стене
какой-нибудь древней крепости какого-нибудь из них...

У этого города
только холодная гранитная набережная.

Что все находят в нём?

Приезжают
и говорят взахлёб:
- Мой!
Уезжают,
говоря о другом:
- Моя.

Я просто живу с ним,
каждое невоскресное или внесубботнее утро
проникаю в его нутро,
называю его по имени.
У нас с ним сложные отношения –
я никогда не говорю ему:

- Мой.

13. Голденкёрл Мэри

ДВОЕ СУТОК
Не поверишь колдунье? Я тоже.
И в истоптанной сном темноте
Пораскинулись линии дрожи
Криворуких железных путей.

Перегибов скользящие стоны,
Лун осенних резные круги.
Я в карманах везу незаконно
Зыбкий ветер сибирской тайги.

Двое суток до питерских ливней.
И две ночи я буду смотреть,
Как плывёт по турнбулевой сини
Длиннохвостая мама-медведь.

Соты станций… и с ловкостью лани
Рвётся поезд к фонарным свечам.
На квадратном столе подстаканник
Не сберёг подостывший мой чай.

Я пришлю свой подарочный ветер
Из беспутья, где сумрак немой,
И когда только ты меня встретишь,
Буду знать – я вернулась домой.

14. Дамир Тимур

L'ÉTÉ INDIEN
Город в осени тёплого сдобного цвета,
пахнет вкусно и чисто индейское лето:
свежим воздухом, свеже-печёным хлебом.
Тают горести перистым облаком в небе.

Жёлтый лист, белый лист — клён, блокнот — всё не ново.
Карандаш тот же самый, простой, право слово
не с большой, прописной, не сакральное вовсе.
Вот и лето прошло, вот проходит и осень.

Переход полосат, тоже белый и жёлтый.
Молоко, шоколад, вкусно-сахарно, что ты!

Держит за руку крепко моя шестилетка,
по привычке зову не по имени — детка.
Ей нормально, совсем невнапряг, не банально,
защищёно, влюблённо, легко, монреально.

15. Демиховский Леонид

ОДИССЕЙ
Как на Итаку здорово, с Весною
В обнимку сидя, из-за рубежа
Вноситься трассой многополосною,
Густой эфир поршнями тормоша
И, хлопнув дверкой, лишний раз удосто…

Да ладно, просто выйти в местный воздух,
Такой, что хоть ты пой в него, хоть – пей,
И опьянеть от выпитого можно,
И как сердца, трепещутся тревожно
В весеннем небе стаи голубей!

Стрелка струсила и отшатнулась от ста*:
По хорошей дороге, в отсутствие ветра,
По сковавшим Гудзон семимильным мостам,
Сквозь тоннели, пронзившие горные недра,
Выжимая педальку почти что до пола,
В небывалые сроки к тебе непременно
Прилетел бы, родная, свободным глаголом,
Ты мне веришь, когда бы не эта сирена....

16. Дмитрий М

ПАМЯТЬ
Мой закат  вычерпан полностью.
Фонари —
золотистые рыбки.
Мокрый туман волной
плещет на скалы.
Стонет гранитный риф
в маленьком парке.
Лавочка.
Спящий Ной.

«Каждой твари —  по паре»  —
смешок в ладонь.
Шаг.
И ещё один.
Дальше — здравствуй,  дно.
Странно дышать
и говорить
водой,
думать водой,
быть водой,
жить одной

памятью.
Или что там ещё
внутри
костной коробки,
кроме нытья
и   рифм?
Связки дрожат,
извлекая   голодный крик
из любовей скроенный
вкось
и вкривь.

17. Дядя Толя

НОВЫЙ ГОД В ПИТЕРЕ.
Я снова в этом городе ветров,
Он оттепелью начисто облизан.
И снег в квадратах питерских дворов
В отчаянии бросается с карнизов.
А на Дворцовой праздничный народ
Творит себе контент для Инстаграма.
И лампочками надпись "Новый год",
Мигает как контекстная реклама.

18. Елена Наильевна

МАМА ВЕЛИТ НАДЕВАТЬ ПОТЕПЛЕЕ ШАПКУ
Дёрнуться - больно,
придвинуться ближе - жарко,
вырваться - а, погуляешь да и придёшь.
Мама велит надевать потеплее шапку,
вечером - дождь.

Сыро на станции, лавки цветут лоскутно,
пахнет дымком и шпалами поперёк.
Кто-то приехал в наш городок к кому-то
пить кофеёк.

Сонно смотреть на мокрых ворон да куриц,
разнообразия не замечать в меню,
"кэмел" курить, как ты безмятежно куришь
сто раз на дню.

Вот он идёт с обмотанным чемоданом,
и чемодан похрамывает слегка.
Да, мам, я в шапке, я просто гуляю, да, мам.
Ладно, пока.

Голуби, голуби, вежливый полицейский,
люди в жилетках оранжевых, поезда.
Дёрнуться, двинуться, спрыгнуть, сорваться с лески...
Как и куда?

19. Ерофеева Ольга

КАРАНТИННОЕ

А этот мир - куда он подевался?
И.Бродский

Вот я.
Вот город мой - как бы не/мой,
в дома-шкатулки впаяны стекляшки,
наивные секретики тая
как будто бытия.
Глазок луны за ними (и за мной)
следит,
бренчат небесные ключи…
Молчи,
и марш, и марш домой!
Гляди, как тени обтянули ляжки
сурово-караульных фонарей,
скорей
под взглядами тупых витрин
(за каждой прячется локальный даун)
сворачивай дыханье и шаги,
себе
хотя б наедине не ври
(не трусишь, мол, брехня и ерунда). У
подъезда сигаретину зажги,
постой
в зубах щербатого крыльца,
ещё минуту волюшку потешив
(гундосит ветер в блоковской строфе),
окурок ржавой мусорке скорми,
замри
пред дверью, словно близ лица,
близ оспин штукатурки облетевшей,
с наклейками губастыми про фей
ночных
и объявлений ни о чём…

Пора, браток, пора –
за шкаф эпохи,
где хроносу лишь вирус господин,
где,
х/каркнув через левое плечо
(дела в с/аду с гоморрой тоже плохи),
кровавой веры склёвывая крохи,
достигнет
кара н/аших палес/тин…

Вот ты. Вот мир. На выдохе и вдохе –
единожды один.

20. Задорожная Марина

НА РАБОТУ
На работу.
Не корысти ради. Корысти никакой.
И радости никакой.
А просто чтобы не освинеть.
В кофе себе нацедить из пакетика  молоко.
Выключить газ и свет в ванной, закрыть балкон.
На работу.
Улицы замело.
Человек шагает и смотрит поверх голов.
Разговаривая сам с собою, смотрит поверх голов.
На работу людей с людьми идёт,
а смотрит поверх голов.
Насквозь идёт.
И дома — сугробы рыхлые, без стен и углов.
А в домах герань доживает в пластиковых горшках,
а в домах тепло.
На столе у кого-то засохшие канапе и выпитое вино.
Йорк покорно делает на пелёнку, а хозяину всё равно.
И откладывает рука будильник в третий (последний) раз.
И сверкает рука окольцованностью незамужних страз.
А в домах школьники выбираются из белизны одеял,
А в домах кто-то один рассмеялся и квартиру всю рассмеял.
На работу.
Топчет снег
замороченный человек —
Это не я. Это не я.
Кто-то другой идёт моими ногами,
а я
давно уехал в банановые края.

21. Зайцев Константин

ЛЮБИМЫЙ ГОРОД (В СОКРАЩЕНИИ)
Не ходите в город,
Построенный на костях.
Не ищите счастья
Под сенью могильных крестов.
Не согреет душу
Зола погребальных костров.
Не растопит сердце
Реестр панихид в новостях.

Здесь герой погибший
Всех прочих героев важней,
Здесь сады и скверы
Как место под новый окоп.
Торжество любое
Начнут с возложенья венков
В честь ушедших воинов
И в честь неушедших...

Там особый воздух —
Грубей, беспощадней и злей.
Там другие люди —
Иной человеческий вид:
Можно гвозди делать,
Колючую проволоку вить,
Но любви не просят
У проволоки и гвоздей.

...а потом оценят,
Когда оказался чужим —
Это город скорби,
Который счастливым не рад.
Научить потомков,
Как мужественно умирать,
Но не дать усвоить,
Как стоит достойно прожить.

Голос предков веет,
Что холодно и по жаре.
Он любого сломит,
Любого сумеет достать.
Не ходите в город,
Который стоит на костях.
Пожалейте семью,
Пожалейте себя.
Пожалей…

22. Зонов Никита

Этот город напрасно считает свои витражи,
размалёванных стёкол мозаики в зарослях света,
мимо коих с утра мы сквозь жизнь на работу бежим,
уверяя себя, что когда-нибудь кончится это.
В этом городе снег — декорация долгой зимы,
бутафорский асфальт. Или так, суррогат нафталина.
Он уйдёт по весне в водосточные трубы.
И мы будем пить этот бром с чуть заметною примесью глины.
Город в чём-то не прав. Город выстроил цепь фонарей
в назиданье слепым и любителям лунного зноя,
кавалькады домов, галереи закрытых дверей,
за которыми спят безмятежные правнуки Ноя.
Город кончился. Далее — мост, что ведёт в никуда.
И, похоже, единственный выход из этого плена
за изломом перил. И в проёме темнеет вода.
А река всё течёт, и молчит, как открытая вена.

23. Кабачкова Ирина

ПАРИЖ
Увидеть бы Париж, тот самый, с башней, который так давно не стоит мессы,
что умереть не страшно молодым - на скорости в тоннеле Альма, если
перед тобою выросла стена. Но выросли лишь на рентгене пятна.
Исколот, как игольница, бесстрастен. Хотелось умирать в Париж, понятно.
А умираешь в хосписе в Твери. А умираешь в хосписе в Твери
И больше ничего не говоришь.
Анализы читаешь по глазам врачей. И поздно нынче не в балет.
Не иероглифы писать по шёлку тушью, а даже позже выключать в палате свет.
Тебе всё можно. Смерть - освобожденье
от обязательств, бытовых забот. Но в метрономе западает время,
тобой не проведённое в Париже
и на Гавайях. Тень длиннее, ближе.
А твой сосед, кривой и гибкий тополь,
надумал наконец-то зацвести. И шелестит за перекрестьем окон.
О юности беспечно шелестит.
О чём-то бесконечном. Он не знает, что завтра здесь назначили субботник .
Всех срубят. И меня. Зачем цвести? Но я тянусь поверх заката веткой.
По векам.
Даже дальше. И не страшно.
Ведь зажигают лампочки на башне.

24. Картавцева Анастасия

ВОРОНЕЖСКОЕ МЕТРО
днём работа
вечерами друзья и тяжёлый рок
а ночью я спускаюсь в воронежское метро

эскалатор вниз
темнота облизывает ступени
первая
вторая
и страх царапает
цепляюсь за чью-то руку
потолок
нависающий полукругом
давит на плечи
понимаю
что я примерно
на Памятнике
под столиками пиццерии
и свадебными юбками салона на втором этаже
кажется одно случайное движение
и ступени выскользнут из-под ног
нас здесь много
таких
кто хочет быстрее добраться
до дома
таких
кто выбирает метро
вопреки всем страхам

осторожно двери закрываются
следующая станция
в вагоне я вспоминаю
нас есть только наземный транспорт
а метро вообще не работает ночью
двери открываются снова
теперь остаётся
не споткнуться на скользкой платформе
проснуться
проверить сумку
эскалатор вверх
снова цепляюсь за чью-то руку
в кожаной чёрной перчатке
потому что лестничный змей
хочет сбросить всех со своей спины
наконец-то выход
день
работа
вечер
друзья и тяжёлый рок
ночь
возвращение
воронежское метро

25. Карыч

ЛИССАБОН
Портвейн, луна, сигара, полусон –
тягучие, густые, словно морок.
И пряный вечер по-июньски долог.
И зажигает звёзды Лиссабон.

Когда придёт пора обресть покой,
надеждою себя несмелой тешу, –
на берегу, обласканному Тежу,
хочу лежать под мраморной плитой.

И слушать, слушать исповедь твою
про плач трески, про терпкость винограда,
ласкать печаль, что льёт на сердце фаду
про то, как шатко на земном краю.

Склонившись к Тежу, будто муж к жене,
ты говоришь, Лишбоа, словно дышишь.
В ушах моих прорыли норы мыши
и схоронились в этой тишине.

И шепчет, шепчет, как душевный вор,
роняя горечь спелую, олива.
Сплетая ветви кряжисто и криво,
льёт в вены летаргический раствор.

26. Кинорина Арина

ДЫМ
Лестница-радуга, банки без краски, сырая погода, пегая.
Сырные мальчики в масле катались; играют в пекаря.
Вовка будет сапожником, Эд – королевичем, я – портным.
В ежовом тумане – спальные дворики, с яблонь – дым.
Девочки – на резиночке: прыг, поворот, перескок.
Чёрное дуло тэтэшки афганца Пахомыча ищет висок.
Нюрка, жена его, режет капусту на кухне, морковку, буряк.
Орденоносец ворочает челюстью партии, бряк да бряк.
Пётр Абрамович вянет без Ады: соседский Сенька увёл.
Софа на пенсии; ходит на улицу, трусит ковёр.
Рядом на лавочках – добрые сплетницы. Реже, со зла
Кости молотятся. Карты на шахматах режут козла.
Чейз по талонам, на очередь с вечера запись и крик.
Всё продаётся, пестрят объявления, жизнь пестрит.
Вовка не учится, Эд – самый главный, а я под ним.
Века двадцатого год девяностый. А с яблонь – дым.

27. Кировский Андрей

УТРО
Морозный ветер бьёт в тоннели
прямых проспектов, узких улиц,
неплохо то, что мы успели
и вовремя "переобулись".
Включив нейтралку, прогревает
сосед любимую повозку
и уезжает, оставляя
на белом чёрные полоски.
Темно.
Бредём, рабы уюта,
ждём в выходные русской бани,
косимся, словно алеуты,
на окна узкими глазами.
Так повелось - мы жизнь скрываем,
меняясь в тёплом мире клеток,
немного света выпуская
сквозь ткани штор и занавесок.
Вплетает утро паутину
в замёрзший полусонный город,
где в перекрестиях - рутина:
работа, встречи, разговоры
и взгляды;
и меняет облик
невыспавшихся ночью улиц,
в себя захватывая толпы
людей.
А разве мы проснулись?
Мы спим с открытыми глазами,
как в гамаке
слегка качает...
Играет утро вместе с нами
в игру с названием
начало.

28. Клеандрова Ирина

ПУЛИ
По облакам,
сквозь звёзд холодный вальс —
зима, царица боли... Лодка. Шанс
прозреть, уплыв легко и обречённо
к истоку дней, когда юнец-январь
со скуки обрывает календарь
и даты педантично красит чёрным,
не помня зла, не различая лиц —
листки летят по небу стаей птиц,
кружат, глумливо каркая, когда я
ещё живой…

Дробясь, вмерзая в лёд —
прислушайся, о чём зима поёт,
по лабиринту города блуждая,
где ни чертей, ни бога, ни царя,
и всё святое пропадает зря
в потоке дней, не стоящих ни цента:
ты бьёшься рыбой в омуте проблем,
давясь свободой, тычась в локти стен
и слушая гудки от абонентов,
свистящие в висках обоймой пуль…

Жизнь рвётся в точку. Феврали в июль,
дожди — в снегов сияющую фразу,
где лик асфальта лунно-серебрист,
и нет тебя — лишь ветер гонит лист,
по краю отороченный топазом,
по краю яви, вымысла и снов,
по краю новостей, витрин, домов,
заваленных ненужными вещами —
целуя в рёбра огненной волной,
качая в колыбели ледяной,
крестя, но ничего не обещая.

29. Князева Дарья

АРЕСТОВАЛИ ПАРК ДО ВЫЯСНЕНИЯ...
Арестовали парк до выяснения…
Но мирно улыбается осеннее
седое солнце теплым воскресеньем:
мол, не беда, никто не виноват.

А в листопадно-траурные салочки
охряные пронзительные бабочки
гоняют на подсоленном ветру
и сиротливо грудятся в углу.
Снаружи за решеткой бродят парочки
и с завистью, с досадой смотрят, как
среди клеенок и шпатлевки баночной

торчат петрово-водкинские мальчики
(чугунные, возвышенные над!)
за перекрашенными прутьями оград.

30. Корнев Виталий

СИНОПТИКИ
синоптики тепла не обещают,
стесняются про тёплое сказать.
другими оперируют вещами,
а, между прочим, первая гроза

бабахнула, что кошки подскочили,
промок в минуту местный интерьер.
гроза напоминает соус чили,
терпению всеобщему предел.

весна-весна... приличные же люди,
а пьют с бутылки белую в кустах.
чему их только учат в институте?
за косы что ли девушек таскать?

я это всё по-доброму болтаю.
сейчас бы сам изобразил тату..
приклеился к одной из этих талий,
которые по улице плывут

с коленками, причёсками и в кепках.
хихикают и курят иногда.
как хорошо бывает человеку.
всего-то дождь, обычная вода.

31. Королева Ольга

ПЛОЩАДЬ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО
Светлей с каждым утром назначенный час перед сменой.
Идем из метро, на ходу доставая зонты.
Из сумерек бронзовый всадник выходит степенно.
За ним – фонари и реки Монастырки мосты.

По Лаврскому – в парк. Осторожно, как все пешеходы:
Под мартовским снегом предательски скрыт гололед.
Но первая оттепель веяньем птичьей свободы
Знакомой улыбке неясный подтекст придает.

Ты руку даешь: на пути припорошен пригорок.
Так близость пьянит, что обоих качает слегка.
Сидит, как вчера – та же нищенка возле собора.
И голуби ходят, толкая друг друга в бока.

Весенний снежок подаянием падает в кружку.
Негромкое хлопанье крыльев разносят ветра.
Вчера я тонула в невзгодах, как эта старушка.
Сегодня дал руку мне ветреный город Петра.

32. Кош Марина

1913
Пололюдье. Заснеженный Невский проспект.
Из подъезда доходного дома
С институткой выходит безусый корнет,
Та наивна, скромна и ведома.
Где-то в поле пьянющие мрут ямщики,
Бурлаки ледоход ждут на Волге,
Иноверцы старательно шьют сюртуки.
До Рождественских балов недолго
Остаётся терпеть петербужским хлюстам -
Завсегдатаям модных салонов.
Чёрный крест от Малевича смотрит с холста,
Как уходит тринадцатый... Солон
В этот раз, в этот год у причастия вкус
Предвкушением пролитой крови.
На руках у Марии младенец-Иисус
В нетерпенье судить сдвинул брови,
А помазанный им, убивает ворон
И, на смерть приблудившихся, кошек.
У Данона в меню для изысканных- слон...
Или хобот... На паперти грошик
Кто-то важный бросает в дырявый треух,
А с грехами проносит червонцы.
И кричит истерично с окраин петух
На взошедшее ржавое солнце.

33. Кравчина Пётр

ИСХОД
в бетонной хватке
стылых переулков
теряются и тени, и шаги.
жужжанье
электрической дуги
затухло эхом
в переходах гулких.

безлунной ночью
видится иное:
в старинном доме –
пустота глазниц,
скрипит настил
из ветхих половиц,
на подоконнике – скелет алоэ.

дозорный памятник
ухмылку прячет,
как будто
в обострившемся бреду
предугадал, куда я забреду,
и шпоры вбил
своей понурой кляче.

пожухлый лист
мне залетел за ворот –
последний труп
среди живых руин.
я провожаю взглядом
птичий клин
и поджигаю
опустевший город.

34. Кульков Михаил

ПОЧИТАЛКА С ДОЖДЁМ
Однажды встретил ангела на питерской скамейке:
Осенний дождь заглядывал ему под старый зонт,
И плакал над прочитанным поэта-неумейки,
И думал, ангел справится (подправить есть резон).
А ангел в зябкой осени над строками растрогался,
А ангел тихим шёпотом зачитывал дождю…
А дождь, хоть шёл три месяца, из города не трогался…
А дождь в повтор нашёптывал шагающему дню…

Я не присел на лавочку, ведь холодно и сыро.
Прикрыл глаза и мысленно летел за горизонт –
В молчании вороною с кусочком строчки-сыром
Туда, где не востребован намокший старый зонт…
А дождь своё отщёлкивал полуденной мортирою,
А дождь считал наверное, что бесконечен стих?
А ангел на скамеечке чинил строку квартирную…
А ангел словом меченый, задумавшись…
Затих.

35. Ларионов Михаил

ПОСЛЕДНЕМУ ТРОЛЛЕЙБУСУ
"С сегодняшнего дня в Москве прекращено движение троллейбусов."
                                                       из новостей

...а помнишь, как мы ездили с тобой
На Ленинские горы и Тверскую?
Ты проиграл с судьбой неравный бой:
Уйдёшь. А я - навеки затоскую.

Исчезнут километры проводов
Над модной и беспамятной столицей...
Как пионер, ты был всегда готов
В биенье пульса города включиться,

И ранним утром, и ночной порой
Соединяя судьбы и дороги.
Прощай, мой электрический герой.
Твой след померкнет в ежедневном смоге

Нигде не успевающей Москвы.
А там - настанет очередь трамвая...
И города склонённой головы
Твой взгляд коснётся, в вечность отбывая.

36. Люча Ферруччи

НА ДВА ГОРОДА
Ка-
Линнинн-град-Леннинн-град.
Колокольчики!
Капли хрустальные
В моей голове - музыкальной шкатулке.              
Более пафосно было бы слышать             
Грохот имперских литавр:
Санкт-Пе-тер-Бург-Ке-нигс-Берг,
А не этот вульгарный шарманный мотив.
А в юности все отзывалось как
Дворово-тюремная песня:
Питер-Калград, или Калик (снобам  -
с кислой капустой и клопсами Кёниг).                                      

Из болота в болото.
От моря на море.
А люди и там, и там неизменно                     
В равной мере добры.

37. Матыцин Сергей

ПЕРВОМАЙСКОЕ
Орут воробьи, говорят попугаи,
соседи ругаются. В общем – весна.
На площади Ленина первого мая
мне девушка стрелку забила одна.

Как подлый шпион иностранной разведки –
стоял я средь лиц под прицелом бровей.
И дедушки бодрые красную метку
мне скопом вручили без долгих затей.

Мной тезисы выдались без подготовки.
Я всем предъявил и билет, и значок.
И деды – в масштабах своей забастовки –
мне дружно сказали: «Спасибо, сынок».

Я так и стоял им чего-то втирая,
как полный... герой Достоевского тот.
Лишь дура набитая первого мая
на площади Ленина стрелку забьёт.

38. Мизиряев Андрей

ГОРОД
Город проснулся,
поднявшись в громадный рост.
Солнце хлопочет
на крепких его плечах.
Щурятся шторы,
а город, сомлев в лучах,
как на ладони, весь,
но далеко не прост.

Город не дремлет.
Эгрегора счётчик строг.
Судьбы вершатся,
не путаясь в адресах.
Денно и нощно
стоит себе на часах
жрец-соглядатай,
приставленный в сад-острог.

Воздух морозен
мерцаньем витринных льдин.
Город закован
в сумбурные кандалы.
Будто в Бермудах,
коварны его углы...
Каменный идол
- и бог, и простолюдин.

39. Муратов Вадим

ГОРЧАЩЕЕ
Бредут прохожие по улице,
несут своё предназначение,
а мы идём вдвоём с Кустурицей,
в формате аудиочтения.
Стучится дождик к нам в компанию,
плывут дома в седых наличниках,
иду по улице Папанина
до магазина для отличников.
Возьму немного согревающе -
горчащего сухого алого,
а на плите томятся овощи
из урожая запоздалого.
Там, в переулке без названия,
горит окно, небесно-синее,
дрейфую по воспоминаниям
от потепления до инея.
Молчит Эмир, и мир на паузе,
не рвётся ниточка, - тяну, тяну.
По набережной местной Яузы
иду, отхлёбывая истину.
Идут прохожие по улице,
из точки А в порт назначения,
а мы бредём вдвоём с кириллицей,
не предназначенной для чтения.

40. Назаров Александр

KΕΝΌ
Висит мой город, дивно пустотел,
на тонкой нити в страшной пустоте,
сипит борей, закручивая нить,
но ничего уже не объяснить.
Я выхожу под вечер из метро,
и вечер улыбается хитро,
а я тут низачем и ни при чём,
я прижимаюсь к пустоте плечом.
И пустота прозрачно-холодна,
но в этой пустоте не видно дна,
и год за годом врут календари,
а пустота снаружи и внутри.
Как странно в этом городе сошлось,
бореем продуваемом насквозь,
где в никуда разводятся мосты:
я часть неистребимой пустоты.
Встаю на смертный бой не с той ноги,
нить крутится, расходятся круги,
по тем кругам, вираж за виражом,
бегу я, сам собою отражён,
бегу, хромая, средь других калек,
как бесконечно страшен этот бег,
когда круги уходят из-под ног,
и нить из пальцев выпускает Бог,
и пустота вокруг меня звенит
вслед городу, плывущему в зенит…

41. Полюшко Ирина

КАМЕННЫЙ МОСТ
Любимый мостик не знаком с рекой.
Его метраж не назовёшь длиною.
Он, неприметный, маленький такой,
Прожил два века вместе со страною.

Здесь Щепкин роли повторял из драм,
Как городничий на округу глядя,
Прогуливался ссыльный Мандельштам
С идеями «Воронежских тетрадей».

Ещё не возведённый до светил,
Вкусив от революции оскомин,
К Владивостоку Осип укатил,
А прадед получил «путёвку» в Коми.

Неспешно проходил за годом год.
Листву меняли тополя и клёны.
И горбился наш мостик от невзгод
И трудных лет, войною опалённых.

Воронеж возрождался из огня,
Творил ступень гагаринской ракете,
Жил не тужил, историю храня,
А у детей войны рождались дети.

По спуску мы летели на санях
И не боялись синяков и шишек.
Мой город нежно пестовал меня,
Да и других счастливых ребятишек.

Молодожёны. Свадьба. Новый тост
И навесной замочек на перилах.
Наш Каменный, теперь «Влюблённых мост»,
Хоть перестроен, но такой же милый.

Сюда опять приходят земляки...
A он простой, застенчиво-красивый,
Стоит себе во имя...вопреки...
Как вся провинциальная Россия.

42. Пугачев Сергей

В СТАРОМ ПАРКЕ
В старом парке опять колобродит весна.
Пробуждаются дети Фангорна!
Одинокая девушка, но без весла
Очарована парнем без горна.

Загипсованы временем жаждут тела,
Не надеясь уже на белила,
После долгой зимы хоть немного тепла,
Но  скупится дневное  светило.

Ну а ночью под чахлым свеченьем луны,
За решёткой чугунной ограды
Безнадежно, смертельно они влюблены,
Но похоже, не зная как надо.

Внемлют ржавые стержни столетних скульптур
Незнакомому сладкому зову
И взирает на них однокрылый Амур
Из заброшенной рядом промзоны.

43. Сабиров Рустем

ПИСЬМА ИЗ ПРОВИНЦИИ
...Провинциальный город. Он с утра -
до вечера, не ведая покоя,
законное обличье городское
несёт, как крест. Но вот спадёт жара –

вдыхает с ностальгической тоской
нетленный дух разросшейся деревни.

Не городские во дворах деревья
и на балконах хлам – не городской.

(Хоть, должен сообщить, не так давно
отметил он своё сколькитолетье,
что, кстати, было запечатлено
в аляповато-праздничном буклете.
А также – матерьяльный атрибут –
был пущен дополнительный маршрут
автобуса.)

Награда за труды –
гостиница, в которой я рискую
засесть надолго. Правда, нет воды,
зато окно – на площадь городскую.

Напротив – громоздится ресторан,
вечернее пристанище элиты.
Кинотеатр, временно закрытый,
с названием чудесным "Океан".

У времени здесь – тайный закуток,
отдушина, в которую лениво
оно заходит отдохнуть, часок
соснуть, перекурить и выпить пива.

В библиотеке, робок и учтив,
пенсионер, грызя чернильный ноготь,
предложит вам "Печальный детектив",
как нечто эпохальное. Должно быть,
он углядел в вас что-то. И теперь
вам предстоит, как это ни печально,
послушать разговор исповедальный,
с надеждой и тоской косясь на дверь.

"... Ах, время не воротишь... суета...
Как жил – не помню... молодость, волненье...
Потом – война, нелепое раненье.
госпиталя да справки... маета...
... Да что там говорить... слова!... А здесь
покой, однако. Правда, сквозняки,
да ребятня шумит – озорники!
Зарплата, правда, тоже не бог весть...
Да что же я! Уж вы не обессудьте,
болтаю лишнего, простите старика!"

Ах, боже мой, как одиноки люди.
И здесь, и там, везде. Как коротка
вся эта жизнь...

44. Стэн ГОЛЕМ

ПИТЕР. ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ
Еду спать, и сон украдкой
Жмёт измученный висок,
Дребезжит каретным трактом
Механический возок.

Рельсы стёсаны, покаты,
Сонный дом дрожит спиной,
Стены стенами прижаты,
Как костяшки домино.

На простуженные скверы
Смотрит брошенная медь,
Одежонки ей чрез меры
Не положено иметь.

Чёрным дёснам тротуаров
Губы солью обмело,
Припозднившиеся пары
Слюдяным скрипят стеклом.

Спит фургон, пропахший хлебом,
Не макнуть его, увы,
В опрокинутое небо
Пересоленной Невы.

Звёзд лиловых покрывало
Ждёт двуглавого орла,
Балахон Петра и Павла
Мерно штопает игла.

Бороздят храпящий город,
Торопясь, пока ничей,
Обаятельные воры
И сбежавший казначей.

...Ключ нашёлся.
Ноги вытер,
Засыпая, улыбнусь:
Принимай, голландец-Питер,
Одурманенную Русь!

45. Трудлер Алекс

В ФАБРИЧНОМ ДЫМУ
облако жило в фабричном дыму,
не разделяя позиции спора
(о прототипe утопшей муму)
между степаном и рыжим трезором.

кляксой на своде маячила синь,
непреходяще курлыкали птицы
пьяные песни залётных богинь:
"дайте им воздухом опохмелиться!"

а на углу семафорил каштан,
ветки на свет пятернёй растопырив,
чтобы не думал прохожий степан
о нестабильности в доме и в мире.

словно ковчег, плыл газетный листок,
ветром сдуваем куда-то на север,
вслед за слонами. фабричный гудок
был по-весеннему нагл и распевен.

вверх виновато смотрело из луж
облако чёрными брызгами капель:
"как же ты, братец-степан, неуклюж!" -
и поправляло бумажный корабль.

46. Фасхутдинов Ренарт

СИСТЕМА КООРДИНАТ
Приметы, в общем, у них такие: гуляют в парках и пьют вино,
На весь июль уезжают в Киев, а может, к бабушке в Протвино.
Легко полдня ни о чем судачат, берут кредиты, дают бакшиш,
Заводят маленьких злых собачек, хотя бывает, что и больших,
Проводят вечер в торговых центрах (хватай, раскупят, поторопись!)
И любят кофе с лимонной цедрой, поскольку это последний писк.

Ты ходишь рядом по тем же паркам, на тот же пялишься палисад,
Вы даже, может, за общей партой сидели тысячу лет назад.
Они кивают тебе в подъезде, косясь на джинсы и на пиджак,
Но каждый знает, что вы не вместе. Что ты не в стае. Что ты чужак.
Лунатик, дремлющий беспробудно, канатоходец, идущий над,
Ты даже двигаешься, как будто не в той системе координат.

За все смешные твои заскоки, за тихий голос, за сбитый шаг
Ты должен вынесен быть за скобки в колодцы дальневосточных шахт.
Конечно, это вполне взаимно – ты можешь сам обнажить клыки,
Ты можешь вечным своим зоилам приклеить едкие ярлыки,
Вонзиться ненавистью под кожу в ответ на будничное «Привет».
Но ты не будешь. И это тоже одна из худших твоих примет.

47. Чернышова Галина

ДЛЯ КОВЧЕГА - ГОРОДИШКО МАЛ
Для ковчега - городишко мал,
В тесноте, да не в обиде выплыть.
Течь машин похожа на аврал,
Тянет вдаль пооблачные глыбы.
Опий темноты сливает день
В опцию закатного фламинго,
И наводит тени на плетень
Фонарей мерцающее бинго.

Стормозишь - отбросит до хандры
Тусклый блик скрипящего насеста.
Просквозит до звуковой волны
Сумрачного-стихающего квеста.
Мафия домов - один в один -
В глаз засветит, разведёт на тёплый...

Мысли с глубиною субмарин
Вязнут в yellow близоруких окон.
У деревьев с ветром новый блюз,
Кошки серы - всем не до Армани,
Мяч луны навыкате - к нолю,
Фоном - плач идущей с мамой Тани.
Мутит силуэты пелена,
И плывёшь по адресу ночлега,
Где залечь на мель обречена
Городской песчинкой имярека.

48. Черняев Максим

ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ
Здесь дело близится к зиме
и ветви клонятся к земле, –
здесь мокрый снег,
здесь чай – горяч,
и жизнь – вполне.

Здесь в липкой глине чахнет сад.
Небесный склон в ночи звездат.
Ты просто жив. И воздух свеж:
здесь снегопад.

Как символ веры на стене
синеет купол на спине.
И то, что было –
всё исчезло в тишине.

Народ не зол, не суетлив,
здесь в поле –  хлеб,
но воля  – миф.
А  жест,
и помысел,
и взгляд –
императив.

Здесь сон глубок.
Багрян закат.
Надежды – чуть (о том молчат).
Хватило б дров,  и будь что будет:
снегопад;
и дело близится к зиме,
змеит поземка по стерне.

... и тот, который всех спасёт,
придёт к весне.

49. Шабалина Людмила

О ЧЁМ-ТО ДЕТСКОМ
Мне снился сон на той неделе:
как будто вспомнила душа
о чём-то детском, и летела,
как первомайский яркий шар,

в субботний рай, где время дышит,
а божье облако — вблизи.
И, откликаясь, выше крыши
возникший ветер уносил

июньский пух, котов, тетрадки
и всё, что скрылось за углом.
А рядом проплывала Вятка
большим домашним кораблём.

Асфальтом пахло и сиренью
и светом тех, кто всех родней.
И звали отзвуки и тени
по именам домой детей.

50. Шелест Владимир

СПЛИН ТОПОЛИНЫЙ
Уплыл базар-вокзал. Вагончик тронутый
сжигает ближний ультрафиолет.
Увы, увяз от пят до самой кроны ты
в забытые мелодии для флейт.

Диезные фиесты отъезжающих,
окошки приключений при ключах,
бемольные безмолвья провожающих,
плетущихся аллюром три плюща.

Да им хотя бы звук, и пусть бы топали,
бекарного лекарствия хотя б...
Но кто польёт воды на спинку тополю,
когда уже отплакался октябрь?

51. Шкодина Татьяна

КНИЖНОЕ
...Маячит среди туч проплешина
В дождливом городе неласковом,
Выгуливает сфинкса женщина,
Та, что живет одними сказками.

Она гуляет вдоль по Невскому
И сочиняет вслух истории,
А мы с тобой за занавесками,
Мы на нейтральной территории.

Послушно сфинкс бредет собачкою,
Уже покрылось небо звездами…
Мы наблюдаем за чудачкою,
Хотя мы сами ею созданы.

В одной из книг живем по правилам
Чужой писательской грамматики,
По целой жизни щедро дали нам,
Мы – сочиненные романтики.

Там от любви сносило крыши нам,
Мы жили в счастье и доверии…
И говорили о возвышенном,
Хотя не очень в сказки верили…

И жить еще полжизни с хвостиком
Рукой писательской обещано…
Мы связаны строкой, как мостиком,
И созданы обычной женщиной.

52. Южаков Влад

ДЕВОЧКА В ЧЁРНОМ
Я сижу у канала. В воде – перевёрнутый город.
Искажённые формы реальнее, чем наяву.
И дымит папироса. И падают капли за ворот.
И по чёрной воде порыжевшие листья плывут.

На бульваре людская безликая серая лента
Между урн и газонов поспешно и нервно течёт.
Словно очередь в рай. И на входе проверят билеты.
Только касса сегодня закрыта на переучёт.

Люди стали прозрачны – к ним прежнего нет интереса.
Их запросы просты, путь недолог, судьба нелегка.
Недосып, несварение, тромбы, зубные протезы,
Телефоны, дисконтные карты в пустых кошельках…

Чтобы видеть сквозь плоть, нет нужды становиться учёным.
Прикасаться к бесплотному – вот чему надо учить.
И опять из толпы появляется девочка в чёрном.
И садится поближе ко мне. И как прежде, молчит…

Этот демон-хранитель повсюду со мной, как проклятье.
Вопросительно смотрит и острым поводит плечом.
Этот строгий фасон. Эти тонкие ноги под платьем.
Этот белый, с затейливым кружевом воротничок…

Что-то школьное. Что-то из сонного, пыльного детства.
Силюсь важное вспомнить, но помню всё время не то…
Холодает, и надо бы ей потеплее одеться,
Только вряд ли у призраков в моде мужские пальто.

Фонари зажигают, и время подумать о теле –
Дома кончился чай, на исходе запас папирос…
Пять минут посидим – и вернёмся к мирской канители.
«Ну, ответь мне, когда?» – задаю свой привычный вопрос.

Но она, как обычно, ни слова про дату финала…
В небе – пёстрая каша из блещущих звёзд и планет.
Мы сидим на граните. Мы смотрим на воду канала.
В нём качается город… Но нас в отражении нет.

53. Яворовский Юрий

SOMNIUM URBEM
город живёт ночью.
шумно дышит, скрипит подъездными дверьми,
вздыхает мусорными пакетами.
летом шебуршит занавесками,
зимой — тяжело и хрипло дышит паром.
он живёт, пока спит муравейник.

тёплыми чёрными ночами в городе оживают приведения.
тренькают, перестукивают колёсами,
искрят дугами,
изредка меланхолично цокают копытами,
пугая вездесущих котов.

иногда по узким пустынным ночным переулкам
гулко прыгает медное эхо неотвратимых шагов.

к утру,
когда только-только собирается забрезжить заря,
город начинает источать сонный запах свежего хлеба
и сладковато-коричный — булочек.

с утренним туманом
город начинает томно зевать входными дверями
и исходить запахом свежесваренного кофе.

потом он зевает всё больше и больше,
выключает один за одним уличные фонари,
и засыпает.

город засыпает,
а в нём просыпается человеческий муравейник.
человеки снуют по мегаполисному телу города,
моют,
чистят,
мусорят,
бесконечно суетятся.
а город спит мертвецки-каменным сном.
под жарким солнцем,
дождливым туманом,
густым снегом.

ему безразличны времена года.
он спит, пока живёт муравейник.
и будет крепко спать до самого вечера.
чтобы потом открыть свои тысячи
гипнотических желтоватых глаз
и убаюкать муравьиную суетливость,
и зажить своей жизнью.
ночной.